бы человек, лишенный предрассудков. Злой рок, вторил бы ему мистик.

Дело было в том, что Вера услышала затравленные стоны свекрови. Марыся не могла уснуть, неустанно ворочаясь в постели. Из нее градом катился пот, она плакала и задыхалась.

– Ей плохо, – сказала Вере дяде Гере. – И где же Саша с Вадимом?

– Я Вадику звонил, не берет, – дядя Гера показал Вере исходящие звонки в телефоне.

– Наверное нужен врач.

– Знаете, Вера, скажу по своему опыту. Врачи эти приедут, будут пичкать таблетками своими и прочей мурой. Тем более пока они до сюда доедут, рак на горе свистнет. Я думаю, ей бы подышать. У нее комнатушка такая, мышь бы задохнулась. Может погулять с ней? Всяко лучше станет. Давайте, я погуляю.

– Посидите с Лидой. Я сама.

– А не опасно?

– Мы возле дома, совсем недалеко. Не волнуйтесь. Просто не хочу одну Лиду в доме оставлять, она тоже спит беспокойно. Я постараюсь, может, пойти на встречу Саше с Вадимом, я видела в окно, что они направились в сторону дикого пляжа. Они безумно любят это место.

– Классно там, – подтвердил дядя Гера. – Благодать.

Вера криво улыбнулась. Никогда ей не понять благости этого места.

Дядя Гера помог ей собрать Марысю, и они с Верой вышли на улицу.

Лицо Веры обдало свежей прохладой ночной тишины. Марыся стихла, не смея нарушать покой уснувшего мира.

– Как дядя Гера верно подсказал, – сказала Вера сама себе и свекрови. – Погуляем, Мария Анджеевна?

Вера толкала коляску со свекровью по узкой тропинке. Какой странной эта тропа кажется в ночи. Еле видимая, нарисованная луной, благо светило в эту ночь светит что есть силы. Волшебная дорожка, сотканная из звезд. Как в сказке.

– Вода, – прошептала Марыся. – Там вода.

– Море, – подтвердила Вера. – Вы любите море? Вас тоже пленяет этот дикий пляж? Петр Сергеевич строил вам дом рядом с ним неспроста? Вы просили его об этом?

– Вода, – Марыся подняла тощую руку и указала на дикий пляж.

Вера приняла это как руководство к действию. Свекровь желает посмотреть на море. Должно быть, Саша с Вадимом тоже там.

Последующие события Вере рассказывал Вадим. Очень сбивчиво и кусками. Саша дополнял более последовательно, но, очевидно, жалея Веру. Сама она не помнила ничего. Не могла помнить. Не хотела помнить. Последнее, что Вера могла четко воспроизвести, были безумные движения рук свекрови. Марыся расцарапала себе руки и лицо до крови.

"Сумасшедшая!" – единственное, что в тот момент смог подумать Саша, глядя на мать. – И все же она и впрямь сумасшедшая.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Что отделяет уродство от красоты?

И такая уж великая разница?

Что отличает зло от доброты?

А судьба злодейка иль проказница?

И то, и это сердце шевелит.

И то, и это смотрит прямо в душу.

Различий нет. Тот прав, кто говорит,

Что все границы надо бы разрушить?

Глава 41

Как и многие люди Анджей Вишневский предчувствовал свою смерть. Юная девица стояла за его спиной, готовая стиснуть горло длинными тугими пальцами. Оставалось выжидать, и ожидание было невыносимым.

Смерть для Анджея приняла непривычный облик молодой девушки не просто так. Это была давно отошедшая в мир иной покойница, которую ему не суждено было забыть. У неё были длинные тёмные волосы, красивые веки с тонкими синими прожилками, матово-бледная кожа и тщедушное ещё совсем детское тело. А ещё изящные аристократичные руки, словно изваянные из мрамора. Кольцо с изумрудом смотрелось аляписто и чужеродно.

И у неё было имя. Смерть Анджея Вишневского звали Ядвигой.

– Плохо, отец? – Спрашивал Петр Дронов, новоиспечённый зять.

Анджей поглядел в беспокойное честное лицо Петра и кивнул. Хорош зять, с Марыси пылинки сдувает. Анджею не верилось, что он сумел так удачно пристроить дочь. Разумеется, Петр ей не ровня. Не красив, не молод, не богат, не шибко-то и умён. Когда-то Анджей мечтал, что отдаст дочь за во всем блестящего человека. Но Петр любит Марысю, а любовь накладывает повязку на глаза. Слава Богу, что накладывает.

– Люб тебе муж твой? – Спрашивал, бывало, Анджей свою бесноватую дочь.

– Только ты мне один и люб, как будто сам не знаешь, – неизменно отвечала Марыся. – Кабы не был мне отцом за тебя бы пошла. Кто ж с тобой сравнится?

Марыся любовно поглядела на кольцо с изумрудом на своём пальце. Анджею стало страшно от мысли, что Марыся никого в целом свете не любит кроме него самого и этого проклятого кольца. Она презрела обручальное кольцо Петра и носит только это украшение, наследницей которого стала в детстве.

– Безумная, безумная, безумная, – смеялась Анджею в ухо девица-смерть. Он сжимал зубы. Нечего тут возразить.

Когда же Марыся стала безумной? Анджей знал когда. Бог видит, что он в этом повинен.

Ночи, когда его пятилетняя дочь повредилась рассудком, предшествовал насыщенный событиями день. Хоронили хозяйскую внучку. Анджей тысячу раз наблюдал, как юная Ядвига лежала на грязном берегу речки, не жалея нарядного платья, и водила белой рукой по воде. И плавала она ладно, за что и получила прозвище "русалка". Одному Богу ведомо, как могла она утонуть. Ходили слухи, будто нарочно утопилась из-за несчастной любви к этому бездельнику Яну, недавно женившемуся соседскому парню. Как бы то ни было, бездыханное тело утопленницы подняло в округе небывалый скорбный плач, воем повторившемся в эхе полей. Анджей и сам пожалел девицу, Ядвига была доброй девушкой, угощала сладостями его Марысю.

Марыся, добрая душа, то и дело бесконечно спрашивает об Ядвиге. Где, мол, она, отчего не видать? Анджей вздохнул и напрямик сказал дочке, что Ядвига утонула. Марыся выпучила глазёнки, где ей, малолетке, разуметь такое. Речка в вечернем свете явила собой заговоренное тёмное место, Анджей и сам похолодел.

– Ядвига стала русалкой теперь, – сказал Анджей. – И такое случается.

Вот уж в самом деле поразиться можно. Ещё вчера Ядвига озаряла улыбкой людей вокруг, задорно размахивая густой тёмной косой, а сегодня уже навек обречена выходить по ночам из реки с запутавшимися водорослями в волосах и рычать проклятия человеческому роду на мертвом русалочьем языке.

Над Ядвигой склонилась старуха, которую соседи и родня уже почитали за бессмертную. Бабка пережила войны, друзей, мужа, двух сыновей и одну дочь, при этом не повела и бровью, словно так и надо. Но глядя на внучку, словно впервые устыдилась своего долголетия.

Ядвига являла