Марк замолчал на миг. Ему было неприятно говорить, и я егопонимал.

– Взял меня за воротник, приподнял и сказал: «Если бы моеСлово было подлинным, Истинным Словом! Я бы весь мир так держал, как тебя,мальчик».

– Достаточно неприятно, – осторожно сказал я.

– Да не очень, – ответил Марк. – Он меня на секундуприподнял. Владетель… он же слабый, если честно.

Мальчик улыбнулся.

Мне от этой улыбки стало неуютно. Когда заведу детей, небуду их поднимать за шкирку, раз такие реакции!

– А потом я вспомнил. Когда я Книгу нашел. Ну и…

– Понятно, – сказал я. – Хорошо, Марк. Я тебя понял.

Дилижанс ходко катил по дороге, лишь иногда нас потряхивало.Казалось бы – наслаждайся дорогой! В первом классе, вырвавшись из лаппреторианцев! Но мы сидели, словно на собственных похоронах, молча и уныло.

– Церковь того же боится. Так, Ильмар? – спросила Хелен.

– Вроде бы да. Только Церковь тут не едина. Кто хочетприкончить Маркуса вместе с его Словом, а кто – употребить Слово по своемуразумению.

– И кто хочет меня убить? – резко спросил Марк. – Я не знал,Ильмар! Правда, не знал.

– Слуги Искупителя, – через силу сказал я. Посмотрел наЛуизу – та кивнула, сказала:

– Я когда-то думала, что это беда подлинная. Ну, что кто-тобольше Сестру чтит, а кто-то Искупителя. Бог ведь один, и зачем к немупо-разному обращаться? А когда ушла от мира… Каждый сам решает, через когомольбы к Господу слать. Каждый сам решает, что важнее: правда, от Богапришедшая, или правда, к Богу обращенная… добрая твердость или строгаямягкость. Так уж пошло. Это от природы человеческой, наверное. Не зря жеГосподь нас на мужчин и женщин поделил? Вот только… служить Искупителю труднееоказалось. Все время к добру призывать, добро требовать, из неразумных людейдобро выбивать… разве выдержит слабая душа? Отсюда и костры, и походыстолбовые…

Луиза замолчала, испуганно глядя на нас. Все мы молчали,глядя на нее, и во взглядах наших была растерянность. Ведь каждый уже понял –Хелен давным-давно, Марк позже, я только-только, что собой представляетнастоятельница Луиза, бывшая баронесса.

Не блистала она умом, если честно говорить.

И слышать от нее что-то необычное – и на первый взглядправильное – было странно.

– Я глупость сказала? – вполголоса поинтересовалась Луиза.Самомнение, вполне заменяющее ей сообразительность, впервые бежало с поля боя.

– Нет, – таким же шепотом ответила Хелен. – Вот именно, чтонет…

Все сейчас зависело от ответа Луизы. Еще одной ссоры я невынесу!

Настоятельница засмеялась. Спрятала лицо в ладони,покачиваясь, отвернулась от нас.

– Вот как… оказывается… внимание завоевывать. В кои векичто-то умное сказать?

Ни я, ни Хелен не решились ответить. Вместо нас это сделалМарк:

– У тебя вполне получилось.

Его слова напряжение разрядили. Смех, готовый перейти вгневную ссору, или в истерику, стих. Луиза вздохнула:

– Ладно. Что думала, то и сказала. Братья в Искупителе тебяубьют, Маркус. Чтобы святотатства не допустить. Чтобы Истинное Слово скрытьнавсегда… оно лишь Искупителю принадлежит, не людям. А братья во Сестре… Лучшетоже им не попадаться. У Церкви своя власть, свой путь. Добавлять к нему еще иСлово, на котором все богатства мира, – не стоит.

– Ты права, сестра, – сказала Хелен. – Но что же нам делать?Скрываться всю жизнь? По диким землям скитаться?

– Иного выхода нет, – твердо ответила Луиза. Мне показалось,что тут Хелен с ней не согласна, но она смолчала.

Разговор затих как-то сам собой. Некоторое время мы сиделимолча, потом Марк завозился, прилег на диване и задремал. Хелен немедленнопоследовала его примеру. Мы с Луизой держались дольше, поглядывая в окна, покая не понял всю бессмысленность бодрствования. Даже если мы заметим какуюопасность, все равно реагировать будет поздно. Даже с полноценным пикетомСтражи на дороге нам не справиться… да и все равно проснусь, едва дилижансначнет останавливаться.

Успокоив себя этой мыслью, я прилег рядом с Марком и почтимгновенно заснул. Луиза осталась сидеть – прямая, строгая, напряженная.

Была ли у Искупителя в детстве такая хранительница?

…Если довелось путешествовать, то быстро привыкаешь спать находу. В крестьянской повозке, в утлом челноке, верхом. Если довелось многопутешествовать, то и на своих двоих бредешь в такой дремоте, что покрепче иногосна будет.

На мягком диванчике, да по ровной дороге, в экипаже схорошими рессорами – кучер не солгал, спать можно лучше, чем на перине. Толькоукачивают мягкие покачивания и легкий стук копыт. Могут и сны прийти, сны одоме – лучшая отрада для путника.

Но мне снился кошмар.

Снился мне ад.

Ледяная пустыня – без конца, без края. Небо – темное, низвезды нет, но льется с него тусклый серый свет. И холодно. Ветра нет, ничегонет, словно взмыл в ту высь безвоздушную, о которой Хелен говорила.

А передо мной – столб. Деревянный столб, покрытый иголочкамиизморози.

И человек на нем – привязанный, прикрученный, с руками заспиной, вокруг столба обвитыми, кожа льдинками колючими затянута, головаподнята – будто пытался в последний раз в небо взглянуть.

В пустое, серое, выцветшее небо…

Я взвыл, закричал – от страха, от желания лицо рукамизакрыть, глаза выдрать, – чтобы не видеть, не сметь видеть…

И проснулся.

Крик мой был не громче мышиного писка. Никто его и неслышал. Посмотрела на меня Луиза, по-прежнему бодрствующая, но только потому,что я поднял голову.

– Проснулся, Ильмар?

У меня не было сил ответить. Я молча отодвинул Марка, во снеуткнувшегося мне в грудь, сел.

– Кошмар? – догадалась Луиза.

За окнами уже темнота, редкие огоньки далеких поселков… Весьдень проспал… надо же… И в дилижансе та же серая тьма царит, что была в моемсне.

– Свет зажги… – выдавил я. – Свет…

Луиза поспешно встала. На стене была маленькая дорожнаялампа, на полочке рядом лежало несколько спичек. Настоятельница проворночиркнула по полочке, запалила фитиль. Даже свет растекался лениво, как вкошмаре. Может, я по-прежнему сплю?

Я глянул на Марка – тот проснулся от моих движений.

– Ущипни, – попросил я.