решил над ним поиздеваться.

«Слышишь? Без мяса можешь даже не приходить».

Шаров хотел спросить, в своем ли уме сосед, но решил, что вопрос будет звучать не слишком вежливо. Да и не в том он был положении, чтобы сомневаться. Надо, значит, надо. В конце концов, если подумать, мясо сейчас было на вес золота.

Стараясь не угодить в грязь, пружинящей походкой спортсмена он шел вдоль улицы, где когда-то провел довольно длительное время, и, как выяснилось, жил. При свете дня приземистые двух- и трёхэтажные жилые дома выглядели гораздо хуже, нежели ночью. Серые, невзрачные, покосившиеся бараки — в его время таковых в Москве почти уже не осталось.

Он миновал закрытую почту, за ней какой-то склад с колючей проволокой поверх бетонного забора — ночью всего этого не было видно. Кажется, склад принадлежал картонной фабрике. Он вдруг вспомнил, как таскал в пункт приема вторсырья связанные пучки макулатуры.

За складом в приземистом кирпичном здании находился магазин, который также был закрыт и, более того, — заколочен.

А дальше, за поворотом вновь потянулись однообразные бараки. Редкие прохожие, уткнувшись взглядом в землю, старались пройти и исчезнуть как можно быстрее.

Возле одного из таких бараков он увидел старуху, которая тщетно пыталась вытащить из подъезда тяжелый ковер. Одним краем тот уцепился за верх дверной коробки, другим — за ступеньку изнутри. Обхватив руками перевязанную бечевой тубу, старуха не могла сдвинуться ни вперед, ни назад.

Шаров поспешил на помощь. Он легонько отодвинул женщину, напрягся, потянул ковер на себя и с трудом вытащил его наружу.

— Ох, спасибо, добрый чел… — она всплеснула руками. — Андрей⁈ Андрюша, это ты? Глазам своим не верю…

Женщина попятилась, качая головой из стороны в сторону, будто увидела привидение.

Шаров уложил ковер на деревянную скамью возле подъезда.

— Э… да… то есть…

— Как же это… — сказала она. — Ты ведь… умер.

— Умер? — повторил он. — Когда?

Она стояла белая, как гипсовая плита, и переводила взгляд то на свой ковер, то на Шарова.

— Так… признали тебя в июне… умершим. Аня так сказала. Она ж к тебе ходила все, пока ты…

Шаров ощутил странный холодок в животе.

— Аня? — спросил он чуть слышно. Голос стал хриплым и предательски задрожал. Хоть убей, но припомнить старуху он не мог, хотя голос ее казался смутно знакомым.

— Анечка… твоя…

Шаров попытался собраться, дыхание сбилось, мысли из последовательных и четких команд превратились в хаотичный клубок. Он чуть не пустился наутек, и с большим трудом удержал себя на месте.

— Аня… где она? — спросил он, уставившись в истерзанную дверь подъезда.

Старуха покачала головой.

— Что ж ты ее бросил… она так тебя любила…

В ее голосе сквозила какая-то бездонная обреченность и укор.

— Я… я не бросал, тетя Тамара! — выпалил Шаров и холодок, до того прячущийся в самом низу живота, вдруг разлился по всей грудной клетке, просквозил по позвоночнику и ткнул холодной иглой в сердце.

— Тетя Тамара… — горестно вздохнула она. — В больнице твоя Аня… не выдержала. — Она сжала губы. — В июне увезли после того, как отнесла тебе записку, а потом объявили тебя… умершим. Все ждала, носила эти записки, говорила я ей…

— Что говорили? — деревянным языком спросил Шаров.

Старуха махнула рукой.

— Что говорила, то прошло. Помоги ковер на каталку закрепить.

Только теперь позади скамьи Шаров увидел импровизированную тележку, сделанную, видимо, из детской коляски.

— Куда вы его везете?

— На рынок, — буркнула старуха. Она, видимо, была не рада, что встретила его и сказала лишнего. Но Шаров не отставал.

— Преображенский, что ли?

— Он.

— А мясо там можно купить?

— И мясо, и кости. Здоровье только не купишь.

Шаров залез во внутренний карман куртки, нащупал несколько купюр и протянул старухе.

— Держите, тетя Тамара. Не надо вам никуда ездить. Оставьте ковер дома. Он же вам от матери достался, а ей от деда, что привез его из Константинополя.

Старуха недоверчиво взглянула на него. В глазах ее стояли слезы.

— Ты… помнишь?

Он кивнул.

— Я… ее не бросал. Вы же знаете. Так… получилось. Возьмите.

Она протянула дрожащую руку.

— Здесь… слишком много. Оставь.

— Нет, это все вам. У меня еще есть.

Шаров подхватил ковер и пока женщина не опомнилась, поднял его на третий этаж, где поставил возле квартиры с номером 8.

Когда он спустился, тетя Тамара, сгорбившись, сидела на скамейке.

— Я утешала ее как могла. Говорила, он вернется. Он тебя не бросит. До последнего утешала. Но девочка не выдержала. В Воронцовской психушке она. Там ее ищи.

— Спасибо, тетя Тамара.

Она подняла на него полные слез глаза.

— Где же ты был, Андрюша…

Шаров отвернулся и быстром шагом пошел прочь.

Уже пройдя метров двадцать, он обернулся и увидел, что она смотрит на него.

— Я найду ее, тетя Тамара, — крикнул он. — Я вам обещаю!

Сердце бешено колотилось. Он свернул в узкий проход между двумя бетонными заборами, вышел на мехдвор, заполненный сломанной техникой, пересек его наискось. Тощая собака в будке слабо тявкнула, но Шаров даже не повел ухом. Ноги несли его по тропе, которую он не помнил. Он шел уверенно и быстро, пружинящей спортивной походкой. Он бы побежал, но не хотел привлекать к себе внимание, хотя вместо спортивного костюма и кроссовок «Адидас» на нем был ватник серого цвета и черные ботинки, которые сели на ногу идеально. На голове невзрачная шапка.

Теперь он не чувствовал себя белой вороной, он был в своем мире и в свое время.

* * *

Мужчина перевернулся на бок. Мучительный, протяжный стон вырвался из его легких. Подтянув ногу, он подставил локоть и попытался сесть. С третьего раза получилось. Голова раскалывалась. Каждый сантиметр тела пронизывали жгучие расплавленные иглы. Сердце бешено стучало.

Рука вдруг дернулась к внутреннему карману куртки.

— Фух! Слава богу! — вырвалось у него. В следующую секунду он зажмурился от боли. Легкие горели.

Морщась и постанывая, он осторожно достал спичечный коробок, легонько потряс его, а затем прислонил к уху.

В ответ была лишь тишина.

Он покачал головой.

— Нет… этого не может быть! — забыв о боли, он выпрямился, взял коробок двумя руками и, удерживая его возле глаз, медленно приоткрыл.

Огромный шершень сидел на дне и смотрел на него своими черными бусинками-глазами.

—