Томас вмешался, боясь, что всадник неправильно истолкуетслова калики как слабость или трусость:

— Нам плевать на ваши святыни правокефалия! Ялевокефал, а мой благородный друг, хоть и бредет пешком — он герой с причудами— вовсе исповедует свою древнюю веру отцов и даже, возможно, прадедов.

Всадник сказал, не поворачивая огромной головы к блестящемурыцарю:

— Заткни пасть, железяка!.. А ты, калика, как нестыдно? Встречал тебя однажды, еще больше о тебе слышал. Вдвое сильнее меня, нобродишь по дорогам аки птаха небесная, что кизяки клюет! Смелости, ухватки втебе нету. Взял бы Идолище поганое за лапу или что там у него, шмякнул бы остену, чтобы весь дворец затрясся, а маковки церквей посыпались! Мокрое быпятно осталось, тут бы и делу конец.

Томас яростно пыхтел, обнажил меч до половины и горячилудилами коня, выбирая позицию для удобного удара.

Олег ответил раздраженно:

— Какое мне дело до драк внутри чужого города?.. Тамкаждый месяц появляется новое Идолище. Со своими сторонниками! Только своеговожака зовут пророком, а чужого — Идолищем. А те — наоборот, хотя для меня этовыкапанные близняки. Царьград — гнилой город. Если царьградцам едино, кто имиправит, то какое дело нам?

Богатырь вытаращил глаза, задышал тяжело:

— Да как ты... Да ты что?.. Царьград — святой город!Там патриарх православный, оттуда наша вера русская пришла!

Олег снова потемнел лицом, даже скрипнул зубами. У него былотакое лицо, словно сердце пронзила злая боль. Томас сразу люто возненавиделчужака, выдернул меч, развернул коня и заставил его попятиться для разгона.

— Русская, — повторил Олег мертвым голосом. Щекаего дернулась, он стоял бледный как мертвец. — Твой патриарх гнет шапкуперед Идолищем, базилевсом, любым князьком, кто его держит в кулаке. Вон телевые, католики, все-таки не кланяются! Для них вера — это вера, власть —власть. Словом, дурень ты с короткой памятью... Впрочем, ты ли виноват?

Всадник поедал его огненными глазами. От него едва не шелсизый дым, раздулся, схватился за булаву, но с огромным усилием смерил себя,гаркнул люто:

— Дурень? Аль я не помню, что у нас на святорусскойземле завсегда была вера Христова?.. Отцы-прадеды молились Христу и Николаю-Угоднику!Язычник ты поганый, гореть тебе в геенне огненной!.. А ну, скидывай своеотрепье! И лапти скидывай!

Томас пригнулся к луке седла, крикнул во весь голос:

— Сэр калика! В сторону!.. А ты, невежа, укреписьдухом, прежде чем я его вышибу к твоему дурацкому православному Христу, которыйв подметки не годится нашему, католическому!

Олег повернулся как ужаленный, вскинул руки над головой:

— Сэр Томас!.. Сэр Томас!.. Укроти праведный гнев.Религиозный диспут как-нибудь в другой раз, а сейчас у нас дела!

К изумлению и негодованию Томаса он быстро разделся, сбросиллохмотья плаща, в которых торчали репьи, колючки, где налипла лягушачья икра изеленый мох со спин чудовищ. Сбросил портки и даже стоптанные сапоги, которыебогатырь нахально обозвал лаптями.

Томас растерянно вертел в руке меч, щеки заливала краскажгучего стыда, не мог видеть униженного друга, уже решил было игнорироватьнастойчивую просьбу не вмешиваться, будь что будет, если погибать, то вдвоем,не жизнь дорога, а честь... Как вдруг богатырь грузно слез со своегозвероподобного коня, швырнул на дорогу шлем, расстегнул и бросил следом тяжелыйпояс, ухватил за края кольчугу, что доставала до коленей, с натугой содралчерез голову, звеня нашитыми булатными бляхами.

Конь под Томасом нервно танцевал. Челюсть рыцаря отвисла пошестую заклепку. Богатырь снял все доспехи, даже красные сапоги с серебряныминабойками на загнутых носках!

Молча, не глядя друг на друга, влезли каждый в одеждудругого, у Томаса глаза снова полезли на лоб: кольчуга богатыря на калике всамый раз, если не тесновата в плечах, а исполинскую булаву повертел какщепочку, небрежно повесил за ремешок на крюк седла. Сапоги пришлись впору, каки шлем.

Богатырь напялил лохмотья с явным отвращением, вздохнул,сказал уже другим голосом:

— До Царьграда отсель сколько верст?

— Полсотни верст с гаком, — ответил Олег.

Он вспрыгнул на черного жеребца, тот повел огненным глазом,оскалил зубы и хищно прижал уши. Олег похлопал по широкому лбу, сказалуспокаивающе:

— Ну, волчья сыть, не свалишься по дороге?.. Исполатьтебе, богатырь. Верю, что ниспровергнешь Идолище, хотя тем ли надозаниматься?.. То ли Идолище низвергать?

— Спасибо на добром слове, — буркнулбогатырь. — Не понимаю тебя, хоть убей!.. Мимо ж ехал. А мне полсотниверст с гаком, да в гаке еще сотня...

Он повернулся и, не тратя слов, пошел быстрыми шагами подороге к Константинополю. Томас с недоумением смотрел ему вслед. Нескоро онтронул коня, подъехал к нетерпеливо ожидающему калике в непривычных для взглядаТомаса доспехах, сказал потрясенно:

— Сэр калика, я чую великую тайну!

— Даже великую! Тайны нет, сэр Томас.

Он ехал рядом с Томасом, возвышаясь почти на голову, а коньТомаса выглядел жеребенком рядом с громадным вороным зверем, что яростно сопел,косил налитым глазом на соседа, готовясь куснуть.

— Он сказал, что ты вдвое сильнее...

— Это великий богатырь земли Русской, Илья Муромец.Великий не силой, хотя среди богатырей нет равных в мощи, а великийжертвенностью. У него нет ни жены, ни полюбовницы, ни детей, ни родителей —только Русь! В зрелом возрасте приехал в Киев, с той поры бережет и защищаеттолько Русь. Как умеет, конечно. Это его любовь, его страсть, его жизнь.

— Гм... Киев-то ваше Дикое Поле?

— Почему так?

— У него лицо человека, который годами спит подоткрытым небом, положив под голову седло, и не больно привык общаться запраздничным столом.

— Ты прав, сэр Томас. Не сердись, он всю жизнь проводитна заставе богатырской. Русь все-таки велика, хоть ты никак не можешь отыскатьее между исполинскими королевствами Польши и Чехии. Муромец загодяперехватывает врагов и насильников. Летом его палит солнце, зимой жгут морозы,осенью хлещут дожди. Ведь любой встречный, кто идет незванно через границу —враг!

Томас медленно наклонил голову, как бы принимая извинения загрубияна, который просто не мог быть другим:

— Понимаю... Но я все-таки не стерпел бы. Он так тебяоскорблял!

Олег, все еще чужой и непривычный Томасу в доспехах,отмахнулся с великой небрежностью:

— А я не оскорбляюсь, как уже говорил. Мне стыдно, чтоза его спиной прячусь. Я ведь не вдвое сильнее, как он считает... Мог бы я втиши пещер читать мудрые книги, если бы он не выдерживал стужу, зной и натисклютых врагов?