– Нет, ты вперед скажи мне, что они накопили, – засмеялся Петер.

– Нет, ты! Нет, ты, ты, ты! – закричала я.

Он рукой попытался закрыть мне рот. Я легонько укусила его за палец. Схватила руками его за палец и проговорила, не разжимая челюсти:

– Скажи, а то откушу.

– Аристократии не будет, – начал Петер совершенно серьезно. – Дворцов не будет, замков тоже. Аристократы, которые поумнее, станут обыкновенными людьми. Чиновниками, военными. Может быть, даже рабочими. Которые поглупее – разбегутся, уедут в страны, где аристократия пока еще в чести. Например, в Россию.

– Ну а самые глупые? – спросила я. – Которые будут сопротивляться?

– Сама понимаешь, – сказал он.

– Я очень глупая, – сказала я. – Глупее некуда. Я буду сопротивляться из последних сил. Тебе меня будет жалко?

– Да, – сказал он и со всей искренностью поцеловал меня в лоб.

– А мне будет жалко вас, – заявила я, вскочив с кровати и приводя в порядок свою блузку.

Я ведь не раздевалась. Я ему сразу сказала, что сегодня ничего не получится.

– Мне будет жалко вас, – повторила я. – Без нас вы осиротеете, превратитесь в полное ничтожество, в бесформенную кучу неизвестно чего.

– Кучу чего? – спросил Петер.

– Кучу неизвестно чего, – сказала я.

– А так бывает?

– А как же! Еще как бывает.

– Красиво сказано, – сказал Петер и повторил: – Бесформенная куча неизвестно чего.

– Тебе нравится?

– Да, – сказал он. – В смысле не «куча», а как сказано. Сама придумала? Прямо сейчас?

– Нет, – призналась я. – Прочитала. У одного философа. Фамилия Эльхман.

– А как книжка называется? – спросил он.

– Не помню, – сказала я. – Кажется «Символ и реальность» или «Реальность символа», а может «Символизм реальности» – не помню точно. Маленькая такая, в оранжевой обложке.

– На немецком? – спросил Петер. – Или по-нашему?

– Не помню, представь себе, – сказала я. – Честно, не помню. Где эта книжка сейчас и откуда я ее взяла – ничего не помню. Наверное, у папы. У папы очень много книг. Ну, в смысле у нас. Наша библиотека в имении. Дедушкины книги, папины…

– Какая ты начитанная, – сказал Петер.

– Не я одна, – я отошла на пару шагов от кровати и стала ходить по комнате.

От двери к окну и обратно.

Петер следил за мной. У него смешно блестели глаза в полумраке. Мы, когда вошли, не стали зажигать электричество, а сразу начали целоваться в темноте. Потом повалились на кровать, и Петер стал пытаться меня раздеть, но вот тут-то я и объявила ему, что «не сегодня». Тогда мы зажгли свечку и продолжали целоваться уже спокойнее, так сказать, по затихающей линии, по затухающей.

Маленькая свечка горела на прикроватном столике. Я ходила по комнате, любуясь собственной тенью, как она движется по противоположной стене.

– Не только я, – говорила я, – не только я такая начитанная. Все мы очень много читаем. Часто совсем ненужные книжки, безо всякой системы. Не так, как ученые или студенты, которые специально составляют списки или получают их у своих учителей. Нет, это тоже полезно – я не спорю. Но я не про науку.

– А про что ты? – спросил Петер, потому что я на самом деле немножко сбилась и замолчала.

– Просто про книги. Разные. В большом количестве. На разных языках. Умные, изящные, красивые, классические. Расин и Корнель, Шиллер и Гете, Стендаль и Шатобриан, граф Толстой и Достоевский, а также Кант, Гегель, Платон и Аристотель. Не забыть древних авторов – Овидия, Вергилия и Горация. Гомера и Софокла.

– Любой интеллигентный человек, особенно с университетским образованием, читал все эти книги. Я знаю, к чему ты клонишь.

– Ну и к чему же я клоню? – разозлилась я.

– Что вы – хранители мудрости. Что вы поколениями читали разные мудрые книжки и теперь превратились в эдакую живую библиотеку, мозг нации. Я это слышал много раз, – повторил Петер. – У нас в университете есть такие студенты. Очень гордятся дедушкиными библиотеками, а учатся плохо. Мозг нации – не аристократия, а интеллигенция, дорогая Адальберта. Уже лет сто с лишним, а может, даже двести или триста.

– Ты ничего не понимаешь, – сказала я. – Дело не в книжках. Я, наверное, плохо объясняю. Мы – это не только книжки конечно же. Книжки – чепуха. Вернее, так – все в отдельности чепуха. Мы – это родословная, изящество, воспитание, музыка, картины – мы понимаем, что на них изображено, и можем объяснить, что означает каждая фигура – книги, книги, я уже говорила, привычка чистить зубы и держать ногти в порядке, умываться и причесываться… а также честь, верность слову, правильная вера в бога, а если неверие, то тоже разумное, а не так – шалтай-болтай. Разум – вот! Логика. Правильные выводы из основательных посылок. Умение смело рассуждать, спорить вежливо, но настойчиво, не оскорбляя собеседника, но и не подлаживаясь к нему. Да, да, умение признать свою неправоту, если собеседник окажется более логичным и убедительным. Умение правильно обедать, завтракать и ужинать. Подбирать блюда. Обращаться со столовыми приборами, знать, в какой бокал какое вино наливают. Чувство стиля. Необязательно быть специалистом по архитектуре, но именно чувство, необъяснимое чувство, которое заставляет строить красивые дома, красиво и изящно обставлять комнаты. Во всем – от пропорций до мелких деталей: от свода потолка до статуэтки за стеклом в шкафу. Стиль! Про чистые ногти я, кажется, уже говорила. Ну и еще опера, конечно.

Я замолчала и подошла к окну.

Отодвинула занавеску и посмотрела наружу. Тьма была непроглядная, потому что окна моей квартирки, как я уже говорила, смотрели в кустистый склон холма. Если сильно приглядеться, можно было увидеть дальний отблеск фонаря, который едва-едва касался верхушек деревьев чуть повыше. Неба не было видно совсем. Холм переходил в небо, поэтому непонятно было, где здесь трава и кусты идущего вверх холма, а где – черно-серые облака. Странное дело – я совсем не помнила, видно ли из моих окон небо. Понятно. Днем я была здесь только один раз, и мне как-то не до того было. Не до вида из окна. Я молчала и смотрела в окно. Мне вдруг показалось, что из кустов на меня кто-то смотрит. Но только показалось, потому что даже если б кто-то сидел в кустах, шагах в десяти от окна, и глядел бы сквозь темноту на мое окно, я бы все равно его не увидела.

Я обернулась, услышав какое-то движение. Петер сел на кровати, потом встал, заправил в брюки выбившуюся рубашку, поднял с пола сюртук (оказывается, он его сбросил на пол, вот это да!), накинул на плечи и сел.

Откашлялся, а потом сказал:

– По-моему, это у тебя получилась бесформенная куча неизвестно чего. Какая-то окрошка. Знаешь такой крестьянский суп, аристократка?