Мама с оскорбленным видом передала Нине трубкуи ушла на кухню. Отец сложил газету и побрел за ней. Они не хотели в очереднойраз наблюдать дочкино унижение, не могли снова видеть, как на ее лице расцвететэта глупая, счастливая, покорная улыбка…

– Честное слово, я бы легче пережила,если бы ты принесла в подоле, чем видеть, как пластаешься перед этой маленькойбездушной змейкой, – с неожиданной, совершенно не свойственной ейгрубостью как-то сказала мама, но эти слова, разумеется, просвистели мимоНининых ушей.

– Нинок, это ты? Привет, какжизнь? – протараторила на одном дыхании Инна и, не дожидаясь ответа,выпалила: – Знаешь, я ведь звоню проститься.

– То есть? – изумилась Нина. –Ты куда-то едешь?

– Уезжаю. Нинок, я уезжаю! Навсегда! Смужем!

– С ке-ем?

– Ой, Нинок, – не то вздохнула, нето всхлипнула Инна. – Тут такое… Я люблю его, люблю! – В ее голосеотчетливо зазвенели слезы. – Прости, извини, я должна была раньше сказать,но надо было решать немедленно. Нинок, у нас поезд через двадцать минут, я ужес вокзала… – Она не договаривала слов. – Ты моей тетушке позвонипотом, скажи, что я уехала, но ей напишу, и тебе напишу, все объясню. Нинок, ябы никогда не поверила, что такое бывает!

Сбивчивая речь оборвалась истерическимсмешком, словно Инна вдруг устыдилась этого своего задыхающегося, набрякшегослезами голоса, этой почти бесстыдной, такой не свойственной ей откровенности,и какое-то время Нина слышала только, как в висках стучит ее собственная кровь,а потом Инна вдруг пропела, отчаянно фальшивя:

– Вот и все, я звоню вам с вокзала, я спешу,извините меня!

И бросила трубку.

Еще мгновение Нина стояла, тупо глядя нателефон. Потом, ахнув, сорвалась с места – и вылетела за дверь, чистоавтоматически успев сорвать с гвоздя куртку. Она была в халате и в тапочках, нозаметила это только в маршрутке, когда народ начал очень уж откровеннопялиться. Еще хорошо, что тапочки были не шлепанцами без задников, а то онапотеряла бы их, пока летела от дома к остановке.

И что? Ну, потеряла бы! И дальше побежала быбосая. В ту минуту ее ничто не могло остановить.

Из-за позднего времени улицы были пусты, имаршрутка домчалась до вокзала в рекордный срок: за пятнадцать минут вместообычного получаса. Единственный состав, «Ярмарка» в Москву, стоял у первойплатформы, да еще где-то на задних путях с Кировской стороны маячила полупустаяэлектричка.

Нина заметалась по платформе, пытаясьзаглянуть в один вагон, в другой… Вдруг ей почудилось, что впереди мелькнулаточеная Иннина фигурка, сверкнули в тусклом свете, падавшем из занавешенногоокошка, ее лоснящиеся, тугие кудри. Со всех ног она бросилась туда, но в этовремя грянуло из репродукторов «Прощание славянки» – и Нина увидела толькокрасные огоньки последнего вагона.

Уехала… Инна уехала! С кем, куда?!

У Нины подкосились ноги, она качнулась – датак и села бы на мокрый, политый недавним дождем перрон, если бы ее неподдержала под локоть невысокая толстушка с пышно взбитыми волосами, остро,сладко пахнущими лаком.

– Да ладно тебе! – сказала онагустым голосом, и запах перегара мгновенно заглушил навязчивый ароматлака. – Ни один мужик не стоит того, чтобы из-за него вот так мучиться.

– Что? – тихо спросила Нина.

– Что слышала. Я ведь видела, как тыметалась. Уехал, да? Все они сволочи. – Она невесело усмехнулась. –Прописная истина! Но каждая рано или поздно постигает ее на собственном опыте.Все мужики сволочи! – вдруг выкрикнула она срывающимся, пьяным голосом.

Кто-то расхохотался над самым Нининым ухом.

– Девушка, уверяю, вы ошибаетесь, –послышался веселый голос. – Если хотите, я попытаюсь вас в этом убедить.

– Как? – угрюмо буркнулатолстушка. – Женишься на мне, что ли? Он тоже все говорил: женюсь, женюсь,а потом взял да уехал. У меня, говорит, жена в Москве и двое детей, а если я стобой потрахался в течение месяца, так с кем не бывает?

– А я холостой, что да, то да! –Кряжистый парень, подбоченясь, нарисовался напротив. – Но жениться покаеще не собираюсь, честно скажу. Поэтому на большее ты не рассчитывай, а еслихочешь весело провести время, то пошли. И вы, девушка, пойдемте, у меня друг вмашине.

Он подхватил Нину под руку, но та брезгливоотшатнулась.

– Да вы что?! – крикнула онаистерически, уже не в силах справиться с рыданиями. – Вы что, за кого выменя…

– Да ладно выёживаться, – простосказала толстушка, нервными движениями взбивая свои и без того дыбом стоящиеволосы. – Пошли, общнемся с ребятами, вернем уважение к себе. Ну, уехал –что он, один, что ли? Дура, да разве можно мужику показывать, что ты из-за негона стенку готова полезть? Всегда надо фигу в кармане держать! Я вот тоже передсвоим прямо половичком стелилась, но если знала, что он сегодня не придет,соседу всегда стучала в стенку! Сосед у меня… Жена у него на курорте. –Она хихикнула, но тут же осуждающе свела брови: – А ты прибежала как не знаюкто! Подумаешь, мужик бросил!

Она неодобрительно оглядела Нину, распахнулаполы ее куртки.

– Пустите! – вырвалась та, стискиваяу горла ворот халата. – Идите вы с вашими мужиками! У меня подруга уехала!Навсегда! Вышла замуж и… – Она подавилась рыданием.

Девица тупо посмотрела на нее, потом несколькораз моргнула. И вдруг зашлась смехом, подхватила под руку веселого незнакомца ипотащила его вперед. Обернулась, помахала Нине:

– Пока, лесбиюшка! Каждому свое!

Нина очнулась, когда перрон уже совсемопустел. Только приземистая тетка в оранжевом жилете бродила по платформе,сметая в совок остатки мусора.

Нина с трудом толкнула тяжелую дверь и вошла вздание вокзала. В зале под огромной желтой люстрой, угрожающе свисающей спотолка, толпился народ: собирались к последним московским поездам заранее,потому что после десяти автобусы в Нижнем практически не ходят.

Нина машинально заплатила за входной билет ипрошла в зал ожидания. Села там в самом углу, рядом с бессонно подвывающимиигровыми автоматами, и стиснула на коленях трясущиеся руки.