А они пригласят ее внутрь. В заднюю комнату.Куропатка сварит кофе, и Руфь расскажет им про Америку. Про Америку? Да, проАмерику. Ведь именно там люди становятся знаменитыми и богатыми. И ониоткинутся на спинки и будут бить себя по коленям. И еще они угостят ее пирожными.Большими белыми пирожными с морошковым

Кремом. Она уже чувствовала его вкус.

Несколько дней Руфь все держала в секрете.Потом она

I •• I .1 < I что Управляющая дала ей денегна мелки и краски, потому что она собрала так много пожертвований для миссии иеще нарисовала большие картины для лотереи. Мать как-то странно взглянула нанее и недоверчиво спросила, почему она столько времени молчала об этом. Руфьобъяснила, что из-за болезни обо всем забыла.

Эмиссар заметил, что эти деньги следовалопотратить на что-нибудь полезное. Руфь опустила голову и возразила, что желанияпокойников следует исполнять. Он сдался. Тогда Руфь опустилась на колени ипоблагодарила Бога и Управляющую.

Внизу, стоя на коленях, она смотрела навсклокоченную бороду Эмиссара, на его синеватую кожу и думала о рыбах,плавающих в безбрежном темном море, о которых никто ничего толком не знает. Незнает даже, какого цвета они становятся под водой. Она видела их так явственно.Большие, с открытым ртом, в глубине которого поблескивало белое и красное. Каку Эмиссара. Мелкая сельдь плавала между их острыми зубами. Синий и серый цветсливались друг с другом, отсвечивая то белым, то красным. «Во веки веков.Аминь».

Руфь устроила алтарь Управляющей. На ящике подбабушкиным крыльцом. Алтарь она украсила огарком свечи и старой салфеткой.Получилось красиво. Но зажечь свечу она не решилась, хотя крыльцо почти всегдабыло мокрым от дождя, — мог случиться пожар.

Со временем Руфь забыла, что краски и мелкиона получила не от Управляющей. И ей казалось, что Управляющая на небесахсовсем не против этого.

Зато Руфь разрешала себе использовать толькоодин лист бумаги в два дня. Так, по мнению учителя, следовало развивать своемастерство. Рисунки сверкали, и от них приятно пахло. Руфь расставляла их устены и вокруг кровати. Йорген не сводил с них глаз. Он почти ничего неговорил, но она видела, что рисунки ему нравятся.

Все чаще и чаще она думала о том человеке,которому ей хотелось показать свои рисунки и который, возможно, нашел бы ихгениальными. Ведь Йорген ничего не понимал в рисунках. Он вырезал своидеревянные фигурки. И хвалить его приходилось ей. Иначе и быть не могло.

Но ведь и ей тоже требовался свой человек. Нетолько затем, чтобы показать ему рисунки, но и чтобы поделиться с ним своимимыслями. О том, что, даже имея краски и мелки, нарисовать хороший рисунок оченьтрудно. Очень. И что все важное уже нарисовано людьми, которые умели делать этолучше, чем она.

Сидя под бабушкиным крыльцом, Руфь поняла, чтосильно отличается от других детей. Но об этом не знал никто, кроме нее самой, ипотому она любой ценой должна была это скрывать. Ведь быть не такой, как все,очень стыдно.

И об этом она тоже могла бы поговорить с темчеловеком. Если бы он существовал.

Горм, не задумываясь, ответил бы «да», если быкто-нибудь спросил у него, любит ли он маму.

Она всегда так ласкала его, что он просто немог ответить иначе. Но его никто ни о чем таком не спрашивал. Даже когда он былсовсем маленький. У Гранде не говорили о чувствах, которые должны былихраниться в кругу семьи.

Ему никогда не приходило в голову, что он могбы обнять ее и сказать: «Мамочка, я люблю тебя». Чем крепче мать прижимала егок себе, тем безвольнее висели вдоль туловища его руки. Если это происходило наглазах у сестер, он про себя горячо просил у них прощения. Не вслух, конечно,но от всего сердца: «Простите, что она меня обнимает».

Когда Горм был совсем маленький, он былуверен, что вовсе не обязательно говорить вслух, чтобы сестры его поняли. Современем он догадался, что все не так просто. Он мечтал научиться говоритьтакие слова, которые заставили бы их понимать его. Но таких слов, видимо, несуществовало. А Горм считал, что только ему не удается сказать именно то, чтоон думает.

Мать не отпускала его от себя, предоставивсестрам играть друг с другом. Иногда она говорила со вздохом:

— Марианна и Эдель — папины дочки, большиепапины девочки.

И Горм понимал: он не может быть папиныммальчиком, потому что он должен быть маминым.

Мало того, что Эдель и Марианна были папиныдочки, они были еще и самые красивые девочки на свете. Он представлял одну изних лебедем, другую — бакланом. Одна была белокурая, другая — темноволосая. Ноэто была его тайна. Таким образом, они как бы принадлежали только ему.

При звуках материнского голоса у него всегдавозникало чувство, будто он забыл что-то важное. Это было непростительно. Призвуках ее голоса он видел настороженные птичьи глаза сестер, сестрыотворачивались от него и уходили. Потому что в сердце матери не было для нихместа. И виноват в этом был он.

В голосе матери таилось то, что моглослучиться в любой час, в любую минуту. Слыша его, Горм часто понимал, чтообидел мать, хотя у него и в мыслях этого не было. Иногда при звуках ее голосана него накатывало чувство черного одиночества. И не всегда причина была в еесловах. Даже когда мать была совершенно спокойна, ее голос часто давал емупонять, что он разочаровал ее и она хотела бы его наказать. Или уехать от него?

В любую минуту ее голос мог вызвать у негоприступ тошноты. Горм сам не понимал, боится ли он, что она уедет от него, или,напротив, ему хочется избавиться от ее общества. Так или иначе, тошнота сталапоявляться у него уже очень давно, и он привык подавлять ее. Его редко рвало.

Он рано понял, что Гранде — важные птицы. Какни странно, но это внушила ему мать, а не отец или бабушка, истинные Гранде.Мать рассказала, что фирму «Гранде & К°» создал его прадед и что постепенноона стала самой крупяной в их городе. А также, что его отец председатель «Союзакоммерсантов» и президент местного клуба «Ротари».

Отец говорил немного. К тому же он редко бывалдома, у него было много деловых встреч.

«Папа должен идти», — обычно говорила мать.Всегда одним и тем же тоном. И этот тон означал, что в отсутствие отца Гормдолжен быть особенно послушным.

В раннем детстве Горму казалось, что кактолько отец скрывается за дверью, он вроде перестает существовать. И такпродолжается до его возвращения домой. Но со временем он понял, что вне домаотец просто живет в другом мире. Где нет места ни матери, ни сестрам, ни Горму.

* * *

Сколько Горм себя помнил, 17 мая"[4] они всегдаприходили к отцу в контору, чтобы посмотреть на праздничное шествие, идущеемимо открытых окон отцовской фирмы.