Октябрьский день плавно приближался к вечеру.Солнце еще довольно ярко светит, но в воздухе уже чувствуется дыхание зимы. Ястояла в пробке на Волоколамском шоссе и соображала, успею ли приехать домой квосьми. В 20.00 НТВ собиралось показать детектив с моим обожаемым Пуаро.Следовало вознаградить себя за часы, бесцельно проведенные в магазинах.Невестка отправила меня купить новые гардины для столовой, но, несмотря на всепоиски, ничего подходящего на глаза так и не попалось.

Вереница машин продвигалась вперед черепашьимшагом. Справа показался вещевой рынок, и в ноздри внезапно ударил запахжарящихся чебуреков, тех самых – с начинкой из собачатины. Желудок жалобносжался, и ужасно, просто невыносимо захотелось проглотить отвратительное кушанье.Я запарковалась у входа и, вылезая из «Вольво», попробовала урезонить бунтующийаппетит. Небось готовят на машинном масле и тесто хватают немытыми руками…Полная угрызений совести и тихо злясь на себя за чревоугодие, я уже хотелазахлопнуть дверцу, как началось нечто, напоминающее киносъемку гангстерскогофильма.

Откуда ни возьмись появились мужики вкамуфляже и черных шапочках-шлемах. Над площадью зазвучал отборный мат.Торговцев словно ветром сдуло. Кто укрылся в железном вагончике, кто забралсяпод столики-прилавки.

Когда послышались первые выстрелы, я, долго нераздумывая, юркнула за «Вольво» и растянулась на грязном асфальте, стараясьстать как можно более незаметной. Авось пронесет и останусь жива. Из-за низкогоавтомобиля трудно наблюдать за побоищем. А оно развернулось не на шутку. Вузкую щель были видны только бегающие взад и вперед ноги в фирменных ботинках,слух услаждался невероятными выражениями.

Одна из схваток завязалась прямо около«Вольво», машина задергалась. От ужаса я закрыла глаза и принялась возноситьмолитвы к богу почему-то на латинском языке. Но тут завыли сирены. Ботинкиунеслись, на их место примчались другие – попроще и подешевле, зато мат осталсяпрежним – густым и крепким. Наконец воцарилась относительная тишина,прерываемая отдельными выкриками. От ужаса почти перестала соображать. Тут к«Вольво» подошли черные сапоги, и раздался молодой звонкий голос:

– Эй, есть кто живой?

– Здесь! – крикнула я из-за машины.

– Вылазь, – велел мужчина.

Кое-как, кряхтя и сопя, я поднялась на ноги иобозрела пейзаж. На площади царил погром. Большинство торговцев отряхивались ипытались собрать разбросанный товар. Возле будки с чебуреками лежала убитаясобака и виднелись непонятные кучи: то ли вещи, то ли трупы. Стараясь несмотреть в ту сторону, я почесала грязной рукой нос и сказала стоящему рядоммилиционеру:

– Здравствуйте.

– Документики предъявите, – не пошелна контакт страж закона.

– Зачем? – возмутилась я. – Выдолжны охранять покой мирных граждан, а не требовать у них документы. Что жетакое делается, просто чебуреков захотелось, вот и остановилась здесь…

– Документы на машину, права ипаспорт, – продолжал оставаться неприступным милиционер.

– Не дам, – обозлилась я.

– Ну, тетенька, – неожиданнопо-детски заныл проверяющий, – вам жаль, что ли? Служба такая…

Я поглядела на его по-детски круглое лицо,покрытое мелкими веснушками. Тощенькая шейка выглядывает из широкого воротничкаформенной рубашки… И чего я на него обозлилась?

Вздохнув, влезла в «Вольво» и подала мальчонкетребуемое. Парнишка взял синенькую книжечку и протянул:

– Так вы иностранка, француженка.

– Как видишь…

– Здорово по-русски говоритьнаучились, – восхитился мальчишка, – без акцента…

Потом, очевидно, решил соблюстидипломатический этикет и церемонно произнес, отдавая честь:

– Можете проезжать, приношу извинения заинцидент.

– Что тут произошло? – спросила я,пряча бумаги.

– Да вот, братки территориюделили, – вздохнул милиционер, – спор у них вышел.

– Ладно, – пробормотала я,захлопывая дверцу.

– Тетенька, – поскребся в стеклопатрульный, – вы бы умылись тут в туалете, а то грязные – жуть.

Проигнорировав дельное предложение, завеламотор и покатила домой, в поселок Ложкино.

Милиционер, милый мальчик, заблуждался. Ярусская, хотя имею в сумочке паспорт гражданки Французской Республики. Впрочем,на французском говорю, как по-русски, бегло, без ошибок и акцента, ибо всю своюсознательную жизнь преподаю студентам бессмертный язык Золя и Бальзака.

Долгие годы моя преподавательская деятельностьуныло протекала в заштатном техническом институте, на кафедре иностранныхязыков. Платили мало, постоянно подрабатывала частными уроками. Приходилось всевремя думать о том, как прокормить семью. А домашних много – сын Аркашка,невестка Оля, дочка Маша, парочка собак, три кошки, несколько хомяков, белаякрыса и ближайшая подруга Наташка. Давно заметила, что родственникамистановятся по жизни. Родные сестры не бывают так близки, как мы с Наташкой.Поэтому, когда после развода свекровь выгнала ее из дома, а мачеха не пустила вродную квартиру, Наталья перебралась к нам в двухкомнатную «распашонку» вМедведково, и все домашние восприняли это как нечто совершенно естественное.

Жить бы нам в нищете, считая копейки, нонеожиданно случилось чудо. Наталья вышла замуж за француза и укатила в Париж.Следом за ней отправилась вся семья погостить. Но не успели мы подивитьсяНаташкиному благополучию, когда ее мужа, барона Жана Макмайера, убили. Водночасье подруга оказалась невероятно богатой дамой.

Трехэтажный дом в предместье Парижа, коллекцияуникальных картин, отлично налаженный бизнес, километровый счет в банке – вотдалеко не все, чем она стала единолично владеть, потому что у Жана не оказалосьникаких родственников, кроме законной жены.

Сгоряча все решили остаться в Париже и целыйгод вели бездумную жизнь рантье. Но ностальгия – болезнь неизлечимая, и всечаще домашние стали вспоминать милый сердцу слякотный ноябрь, даже колбаскихотелось, нашей, родной, с примесью туалетной бумаги.

И тут появился закон о двойном гражданстве.Это разом решило все наши проблемы. Теперь каждый член семьи имеет в карманедва паспорта: красный – российский и синий – французский. Мы вернулись в Москвуи поняли, что богатому человеку везде хорошо. Построили двухэтажный дом впоселке Ложкино, завели кухарку, домработницу и принялись заниматься тем, о чемраньше могли только мечтать.