Хлопот было много. Вохра бегала вокруг с бумагами, выкликалафамилии, номера, статьи Уголовного кодекса. Надо было еще от костяка этапаотделить спецпоселенцев, а из них выделить спецконтингент, а там разобраться,кто СВ (социально вредный), а кто СО (социально опасный). Вольнонаемная обслугашустрила вокруг вохры, подхватывая приказания. Шустрил и Кирилл с блокнотиком,со связкой ключей, из которых один, между прочим, был от кладовой с ножнымикандалами для особо важных гостей. В общем-то проявлялась определенная забота осохранности живого состава заключенных, иначе какой бы смысл был везти их втакую даль. Рентабельность – один из принципов социалистического строительства.

Сегодняшний этап вызывал у начальства особенную головнуюболь. Наполовину он состоял из «социально нечуждых», то есть из блатных. Срединих, согласно слухам и сообщениям разных «наседок», в огромный магаданский карантинныйлагерь прибывала банда «чистяг», боевики одной из двух враждующих по всейгигантской лагерной системе уголовных клик. Когда-то в старые, может, ещеленинские времена уголовный мир разделился на два лагеря. «Чистяги» были верныворовскому кодексу, в лагерях не горбатили, косили, с начальством в жмурки неиграли, психовали, бунтовали. «Суки» хитрили, стучали, приспосабливались,доходили даже до такой низости, как выход на общие работы, то есть«ссучивались». Вражда, стало быть, началась на идеологической основе, как междудвумя фракциями социал-демократов, однако впоследствии все эти кодексы былизабыты, и смысл вражды теперь состоял лишь в самой вражде. С полгода назад одиниз казахстанских лагерей был избран полем боя. Туда путем сложной внутрилагерноймиграции стеклись крупные силы «сук» и «чистяг». В кровавой схватке победили«чистяги». Остатки «сук», смешиваясь с регулярными этапами путем взяток,вымогательств и угроз, мигрировали на Колыму и здесь, по слухам, основательноукреплялись, особенно в огромном карантинном лагере Магадана – Нагаеве. Теперьв Управлении северо-восточных лагерей стало известно, что сюда разрозненнымигруппами и поодиночке начали прибывать «чистяги» и цель у них одна –окончательное искоренение «сук». Естественно, не обошлось в этой истории и безПолтора-Ивана, который был, конечно, самым «чистым» из «чистяг», а может быть,и их главным подпольным маршалом. Он, по слухам, то ли прибыл в этапе под видомрядового зека, то ли прилетел на самолете Ил-14, маскируясь под личного другагенерала Водопьянова, то ли его в кандальную команду определили, то ли личноначальник Дальстроя генерал Никишов встретил, а его супруга, младший лейтенантМВД Гридасова, приготовила ему постель в особняке на проспекте Сталина; вовсяком случае, Полтора-Ивана был здесь.

Так или иначе, но УСВИТЛ ко всем этим шепоткам, рапортичками болтовне относился довольно серьезно, резня могла значительно ухудшить балансрабочей силы, и потому у карантинной вохры в этот день прибавилось головнойболи: надо было теперь кроме политических еще и блатных серьезно сортировать.

Вдруг, в разгар этого хипежа, через ящики генгрузаперепрыгнул какой-то морячок, крикнул поспешавшему в этот момент по другуюсторону проволочного забора Кириллу:

– Эй, керя, ты тут такого хера не знаешь, ГрадоваКирилла?

Кирилл споткнулся.

– Да это, собственно говоря, я и есть, Градов Кирилл...

– «Собственно говоря-я-я», – передразнил морячок, потомсощурился юмористически. – Ну, иди тогда встречай, дядя, к тебе тампассажирка приехала!

– Какая еще пассажирка? – удивился Кирилл.

Слово «пассажирка» морячок произнес с каким-то особымиздевательством. Ему, очевидно, было неловко перед самим собой, что он делаетодолжение какой-то пассажирке, ищет какого-то Градова, который к тому жеоказывается паршивым старым хмырем, как видно, из троцкистов. Кирилл этот тонуловил и почему-то жутко заволновался, как в тот день двенадцать лет назад,когда ему позвонил следователь НКВД и попросил зайти «покалякать».

– Все пассажиры уже на площадке, – нелепо сказал он и показалв сторону проволочного забора, за которым толпились зеки.

Морячок расхохотался:

– Я ж тебе, батя, говорю про пассажирку, а не про зечку!

Он ткнул большим пальцем себе за плечо в сторону шаровойстены правого борта «Феликса» и пошел прочь.

Почти уже поняв, в чем дело, и отказываясь верить, Кириллосторожненько, как будто этой осторожностью еще можно было что-топредотвратить, пошел к причалу. Он осторожненько огибал ноги кранов и штабелигенгруза и вдруг в десяти метрах от себя увидел спускающуюся по главному трапузнакомую старуху.

В первую секунду у него как бы отлегло от души: все-таки нето, в чем он был почти уже уверен, просто какая-то знакомая по прежней жизни,может быть, из высланных, все-таки не Цецилия явилась, ведь не может же быть...В следующую секунду он понял, что это как раз и была его законная супругаЦецилия Наумовна Розенблюм, а вовсе не какая-то там знакомая старуха.

Сутулая или согбенная под немыслимым числом туго набитыхсумок и авосек, она неуклюже шкандыбала вниз по трапу, юбка, как всегда,наперекос, тонкие ноги в немыслимых ботах, еще более немыслимый, как будто скартины Рембрандта, бархатный берет, свисающие из-под него, сильно траченныесединою рыжие космы, пудовые груди, не вмещающиеся в явно маловатое пальто.Казалось, она сейчас рухнет под тяжестью своих сумок, и этих грудей, и всегоэтого ошеломляющего момента. И впрямь вот ее первый шаг на колымскую землю, иона споткнулась о бревно, зацепилась за канат, разъехалась в луже и упалаколенкой в грязь. Мотнулся за ее спиной и даже вроде бы сильно ударил ее межлопаток большой, как капустный кочан, бюст Карла Маркса, который и сам, словнозек из-за проволоки, выпирал частями лица из ячеек авоськи. Естественно, наборту «Феликса» расхохоталась вахтенная сволочь, а на причале охотно заржалавохра. Кирилл бросился, подхватил жену сбоку под мышки, она глянула черезплечо, сразу узнала, рот ее с нелепо намазанными губами распахнулся в истошноми долгом, как пароходный гудок, крике: «Кири-и-илл, родной мо-о-ой!» –«Циленька, Циленька моя, приехала, солнышко...» – бормотал он, целуя то, что онмог поцеловать из неловкой позиции, а именно ее молодое ухо и отвисшую, сильноприпахивающую котлетой с луком щеку.