Был серый прохладный день в Саванне, с океана на город дулрезкий ветер. Опавшая листва лежала на земле Форсит-парка. Парочкипрогуливались, взявшись за руки, несколько женщин болтали, докуривая сигаретыперед работой. Вестибюль Высшей школы Саванны пустовал. Звонок прозвенел в час,и ученики уже разошлись по классам. Было тихо, только где-то на втором этажеслышался смех. Скрип мела и выражение безнадежного отчаяния на лицах второгодниковпредвещали внезапный опрос по гражданскому праву. В старшем классе говорили оСовете колледжа, который должен состояться на следующей неделе, как раз передДнем Благодарения[1]. Работало радио, и кто-то краем уха слышал,что далеко, в Далласе, произошло вооруженное нападение. Какого-то мужчинувыстрелом ранило в голову и отбросило в машине прямо на руки жене. Никто неуспел понять, что же там произошло, а по радио уже сообщали о предстоящемСовете колледжа. Пакстон Эндрюз попыталась побороть дремоту, но у нее ничего неполучилось, глаза не открывались более чем на секунду.

В час пятьдесят звонок наконец проявил милосердие, все двериразом распахнулись, и потоки молодых людей хлынули в холлы, ненадолгоосвободившись от опросов, лекций, французской литературы и древнеегипетскихфараонов.

Все уже расходились по кабинетам, кто-то заглянул враздевалку — взять книги и рассказать свежий анекдот; оттуда раздались взрывыхохота. И вдруг все обычные звуки перекрыл долгий тоскливый вопль. Его звукпронзил воздух, как издалека пущенная стрела. Все повернулись в сторону учительской.Там работал телевизор, и встревоженные ученики уже толпились у дверного проема.Люди шикали друг на друга, вскрикивали, звали кого-то, никто не мог понять, чтопередавали, опять начинали шикать, пытаясь перекричать толпу и навести порядок.

— Эй! Потише! Ничего не слышно. Что случилось?

— Он пострадал?

Неужели он… — Никто не осмеливался произнести это вслух, втолпе вновь раздавались вопросы:

— Что произошло?.. Что?.. В президента Кеннедистреляли… Я не знаю… это в Далласе… Что случилось?.. Президент Кеннеди…

Он не…

Сперва никто не мог поверить. Каждому хотелось думать, чтоэто неудачная шутка. «Ты слышал, в президента Кеннеди стреляли?» — «Ну… и чтодальше? Что за шутка?». Но шутки не было. Были лихорадочные разговоры,бесконечные вопросы и никаких ответов.

Были смущенные лица на телеэкране и повтор кадров срасстроенным автомобильным кортежем, уезжавшим прочь. Ведущий Уолтер Кронкайт смертвенно-бледным лицом стоял на улице.

«Президент тяжело ранен».

Шепот пронесся в толпе, казалось, все студенты и учителянабились в эту комнатенку, а люди все собирались из классов и коридоров.

— Что он сказал?.. Повторите, что он сказал, —просили издалека.

— Он сказал, что президент серьезно ранен, —разъяснили передние. Три ученицы младшего класса начали плакать. Пакстон стоялас мрачным лицом, зажатая в угол. Внезапно жуткая тишина повисла в комнате,никто не шевелился, будто боясь неловким движением нарушить шаткое равновесие иэтим повредить ему. Пакстон поняла вдруг, что вспоминает один день шестилетнейдавности, когда ей было всего одиннадцать лет.

— Папе плохо, Пакс… — сказал ей тогда брат Джордж. Вэто время мать была с отцом в госпитале. Отец любил летать на своем самолете навстречи в штате и не смог посадить его во время внезапной грозы около Атланты.

— Что с ним? Он поправится?

— Я… — странно изменившимся голосом начал Джордж, нотакая страшная правда была в его глазах, что захотелось убежать и спрятаться.Ей было одиннадцать, Джорджу — двадцать пять. Между ними — четырнадцать споловиной лет разницы и несколько жизней. Пакстон была «случайностью», какшепотом объясняла мать приятельницам, случайностью, за которую до сих пор непереставал благодарить Бога Карлтон Эндрюз и которая до сих пор удручала матьПакстон. Беатрис Эндрюз было двадцать семь, когда у нее родился сын Джордж.Пять лет она не могла забеременеть, и, как только это случилось, беременностьстала непрерывным кошмаром. Она чувствовала слабость каждый день все девятьмесяцев, роды были так ужасны, что она запомнила их навсегда Ребенок родился послесорока двух часов мук, с кесаревым сечением Это был большой красивый мальчикдесяти фунтов весом, но Беатрис Эндрюз зареклась иметь детей. Она не желалаповторять то, что с таким трудом пережила, и следила за этим с величайшейосторожностью. Карлтон был внимателен к ней и, кроме того, без ума от сына.Джордж был из тех мальчиков, которых любят все: веселый, смышленый,рассудительный, он занимался спортом, хорошо учился и был вежлив с матерью. Ониказались спокойной и счастливой семьей. У Карлтона была обширная юридическаяпрактика, у Беатрис — немаловажные роли в Историческом обществе, Юниор-лиге, вОбществе дочерей Гражданской войны.

Жизнь удалась ей. Кроме того, каждую среду она играла вбридж.

Именно там она и почувствовала первый приступ тошноты. Беатрисрешила, что съела что-то не то за завтраком в лиге и сразу после игры пошладомой, чтобы прилечь. Через три недели она узнала, что беременна — в возрастесорока одного года, с четырнадцатилетним сыном, собирающимся поступать в Высшуюшколу, и мужем, которому не хватало такта скрыть свою радость. Эту беременностьона пережила легче первой, при этом совершенно не заботясь о себе. Она былаоскорблена самой возможностью беременности в том возрасте, когда другие женщиныуже думают о внуках. Она не хотела второго ребенка сейчас и никогда не хотелаего, несмотря на все уговоры мужа Даже крошечная очаровательная девочка сангельскими кудряшками, оказавшаяся у нее на руках, не утешила ее. Всепоследующие месяцы она только и говорила, что о своей глупости и часто оставляларебенка с очень чистоплотной няней-негритянкой, которую нашла еще во времябеременности. Ее полное имя было Элизабет Мак-Квин, но все звали ее простоКвинни. Она не была профессиональной няней, просто родила одиннадцать детей,семеро из которых остались живы, и была поистине редчайшим подарком Юга:любвеобильной черной мамушкой, любившей всех; но особенные чувства онаиспытывала к маленьким детям.

Квинни полюбила Пакстон с такой страстью и теплотой, чтопревзойти ее не смогла бы даже родная мать. Беатрис Эндрюз, во всяком случае,не превзошла: она ощущала себя неуютно рядом с малышкой и по причине, ей самойнепонятной, отдаляла ее от себя. То ей казалось, что у девочки грязные ручки,то малышка подбиралась к флаконам дорогих духов на туалетном столике Беатрис инепременно разливала их. Так или иначе, мать и ребенок раздражали друг друга.Только Квинни могла утешить малышку — за руку ;няни она хваталась, когдабоялась или падала; Квинни не оставляла ее ни на миг.