Она крепко прижала Пакстон к себе, тепло ее сердца и теласказали за нее все. В ответ девушка сильно обняла ее.

— Я тоже тебя люблю, Квинни. Береги себя… Обещай мне,что позаботишься о себе. И если сляжешь с кашлем этой зимой — а с Квинни этослучалось, — обязательно вызови врача.

— Да не беспокойся обо мне, детка. Со мной все будет впорядке. Веди себя осторожно в Калифорнии. — Она собрала всю смелость,чтобы сказать это, — она, которая помогла Пакси решиться уехать, чтобыполучить свободу.

Когда они отпустили друг друга, глаза у Квинни были мокрыми,а по нежному личику Пакстон текли два ручья слез, и глаза ее были зеленее, чемобычно.

— Я так много не сказала тебе…

— Я тоже. — Квинни вытерла глаза передником иобняла Пакси за худенькие плечи. Она всегда любила ее как своего собственногоребенка. Они были связаны друг с другом на всю жизнь, ни расстояние, ни время,ни место не могли разорвать эту связь, обе знали это. Пакстон сжала напоследокладонь Квинни, поцеловала в мягкую, чудную щеку и вышла из кухни попрощаться состальными.

— Я позвоню тебе, — прошептала она на прощание.

Квинни кивнула ей, а когда Пакстон ушла, спустилась в своюкомнату и долго ревела в передник.

Сердце разрывалось при виде уезжающей Пакстон, но няня зналалучше всех остальных: девушка должна уехать. После смерти отца ее жизньизменилась; Квинни видела, что мать и брат не желали зла Пакстон, просто онибыли другими. Она, полная огня, тепла и любви, которыми щедро делилась сокружающими, — и мать, которую пугала такая любовь. Она и Джордж не знали,что с ней делать. Джордж с матерью были одной природы, Пакстон была в отца.Квинни представлялось, что она растила редкую тропическую птицу, все этивосемнадцать лет оберегая ее от опасностей и питая теплом своей души, а сейчаспросто отпускает на волю в более благоприятный климат. И, несмотря на всеопасения, что Пакстон, может быть, слишком рано уезжает из дома, Квиннисчитала, что ей будет лучше без родных.

Целый мир ждал ее, и Квинни хотела, чтобы девочка узналаего.

Но в глубине души ей было очень тяжело от того, что большене нужно будет ее защищать, нельзя будет смотреть в ее глаза каждый день ицеловать ее шелковые волосы, когда она садится завтракать по утрам. Это былажертва, которую Квинни должна была принести ради самой Пакси.

Она подбежала к окну, услышав, что они уже выходят из дома,подбежала только для того, чтобы в последний раз поглядеть на Пакстон. В окнемашины мелькнул хвост ее белокурых волос — это все, что няня смогла увидеть.

Мать молчала всю дорогу, Джордж тоже не сказал ни слова попути в аэропорт.

— Еще не поздно переменить решение, — сказала матьспокойно, тем самым признаваясь себе, что упускает дочь.

— Не думаю, что это возможно, — ответила Пакстонтак же тихо, видя перед собой не мать, а Квинни, чувствуя тепло ее плеч,нежность рук, обнимавших ее всего полчаса назад.

— Я уверена, что декан в «Сладком шиповнике» будет счастлив,если ты переменишь решение, — холодно заметила мать. Она все ещечувствовала личную обиду оттого, что Пакстон покидает Юг. Для нее это был удар.

— Может быть, если дела не пойдут в Калифорнии… —вежливо начала было Пакси. Она хотела дотронуться до руки матери, но раздумалаи опустила руку.

Мать не сделала ни одного движения, чтобы приблизиться кней, и разговор оборвался. Пакстон чувствовала свою вину перед матерью, ей былогрустно уезжать, но воодушевление и предощущение свободы затмевали все остальныечувства. За последнее время она слышала так много интересного о Калифорнийскомуниверситете, что страстно желала его скорее увидеть.

Чемодан и два мешка с вещами она отправила багажом.

Брат достал из машины оставшуюся сумку и сдал ее стюардессе.

Потом вручил Пакстон багажный талон и провел женщин внутрьзала выяснить точное время отлета самолета на Окленд.

— Я надеюсь, погода будет летной, — натянутопродолжила разговор мать.

Пакстон взглянула на нее, и слезы навернулись у нее наглаза. Эмоций в это утро было больше обычного. Она попрощалась со слезами сосвоей комнатой, потом с комнатой отца, где просидела несколько минут за егостолом, воображая, будто он сидит напротив, слушая, как она рассказывает, чтопроисходит, тихим и внятным шепотом.

— Я не поступила в Гарвард, папа, — это, онадумала, он уже знает, — но я поступила в Беркли. — Она надеялась, чтоего порадует. Ей было грустно уезжать из дома, оставлять родных и знакомые сдетства места, но она знала, что отец будет с нею всегда. Он был частью еесамой, он был в утреннем небе, в закате, который она любила наблюдать на берегуокеана, куда приезжала на машине, может быть, специально за этим. Он был вовсем, что она делала, и она никогда не потеряет его…

— Мам. — Она откашлялась. Они сидели и ждали самолета. —Извини меня… за «Сладкий шиповник», извини, если я обидела тебя…

Искренность этих слов обескуражила Беатрис. Не зная, чтоответить дочери, она отступила на шаг и вдруг застыла, пораженнаяоткровенностью чувств, которых было так много в Пакстон.

— Я сожалею… я хотела сказать тебе это раньше… — Еще вдетстве Пакстон поняла, что с людьми нельзя расставаться, не досказав им всего,что хочешь сказать: кто знает, будет ли у тебя еще такая возможность. Это былурок, который Пакстон выучила слишком рано и слишком много за него отдала.

— Я… ах. — Мать запуталась в словах. —Ничего, все в порядке, может, так будет лучше для тебя… Но если нет, ты всегдаможешь перевестись.

Это была невероятная уступка для матери, и Пакстонпочувствовала благодарность за это. Она терпеть не могла плохо расставаться слюдьми; сейчас же даже Джордж был взволнован, когда целовал ее на прощание исоветовал беречь себя в Калифорнии. Он знал, она будет беречь себя, она вообщебыла хорошей девочкой, хоть и упрямой, по сравнению в другими детьми еевозраста, вытворяющими Бог знает что; она не причинит матери много страданий.

Когда Пакстон поднималась на борт самолета, они махали ейрукой, а она чувствовала свободу от них. Недоставало только Квинни.

Самолет взял разгон и медленно закружил над Саванной.

Потерю города Пакстон не ощущала — в любом случае онавернется сюда па Рождество. Многие из ее друзей уже разъехались по разнымуниверситетам Юга, двое выбрали колледжи на Севере, только она ехала вКалифорнию.

Когда самолет приземлился в Калифорнии, там был еще полдень— она оказалась в другом часовом поясе. Стоял великолепный солнечный день.Пакстон сошла с трапа самолета и огляделась. Аэропорт был небольшой,большинство мужчин одеты в футболки, джинсы и цветные рубашки, женщины были в мини-юбкахили в смелых, просвечивающих платьях, и все длинноволосые. Пакстонпочувствовала себя очень свободно. Она взяла сумку из багажа и вышла поискатьмашину, ощущая при этом независимость каждой своей клеточкой.