теперь им принадлежат три четверти всех лабудовских полей и лугов. Страшно богат капитул. [4]

На высоком брандмауэре усадьбы виден крест, выложенный из кирпичей, — он красуется здесь с тех пор, как построили усадьбу; а во дворе невероятное свинство — это с тех пор, как усадьба принадлежит капитулу. Просторный двор зимой и летом завален навозом. Когда идешь по двору, навозная жижа чавкает у тебя под ногами, а вокруг злобно жужжат рои мух.

* * *

Сила вошел в усадьбу и через весь двор направился к навозным ямам, за которыми стоял дом для батраков.

Из свинарника выглянула мать, в резиновых сапогах, в грязном фартуке и выцветшем платке, который когда-то был черным.

Сила только и видит мать, что у этого свинарника, вечно у этого свинарника! Сила скривил рот и сплюнул сквозь зубы.

— Хорошо, что пришел! — крикнула мать. — Не забудь боровка накормить! И принеси картофеля из ямы!

— Верона, Верона, где ты? — раздался голос молодой хозяйки из красной кирпичной пристройки. — Иди сюда живее!

Вот так всегда. Не успеют они с матерью словом перемолвиться, как тут же подаст голос старая хозяйка или молодая, а то и сам хозяин.

Не то чтобы Сила собирался сказать матери что-нибудь важное. Они и дома-то не больно разговорчивы, когда остаются вдвоем и никто им не мешает. А все же ему хотелось хоть что-нибудь сказать матери. Хотя бы то, что картофель он натаскал из ямы сразу по приходе из школы. Что боровка он и так не забудет накормить; слава богу, не маленький, сам знает, что нужно сделать по хозяйству.

Но мать уже исчезла в чулане, где стоят два пузатых котла, в которых мать парит картофель для свиней Грофика.

«Верона, поди сюда! Верона, поди туда! Верона, поросята визжат! Верона, где же картошка?..»

И все живо-живо, шевелись, не стой!

И Верона бегает, носится как белка в колесе от зари до зари. Спешит с ведрами помоев, подтаскивает картошку к котлам, чистит лопатой свинарник, моет водопойные корыта. А свиньи, огромные, с глазами, заплывшими от жира, всё жрут да жрут. И хрюкают, хрюкают…

* * *

Сила свернул к батрацкому дому, перед которым стоит ряд деревянных сараюшек с курятниками наверху. В маленьком беленом курятнике уже сидели на насесте три курицы-цесарки и петух той же породы с высоким красным гребешком.

«Так я их и не накормил, — мелькнуло у Силы в голове. — Придется утром подсыпать им побольше». Он захлопнул дверцу курятника, накинул крючок и вошел в кухню.

У батраков Грофика одной кухней пользуются три семьи. Кухня довольно просторная, есть в ней и большая кирпичная печь с лежанкой, и печь для выпечки хлеба. Если б такую кухню отдать одной семье, здесь было бы красиво и уютно. На подоконнике стояли бы горшки с геранью и фуксией, в углу полочка для посуды, в другом углу — две скамьи со спинками и стол, у дверей — лавки для ведер и бадейки. На припечке мать бы поставила деревянные бочоночки с черным и красным перцем и майораном и высокую жестяную банку с надписью «Zucker», [5] а на банке картинка с танцующей парочкой — господин в цилиндре, дама в кринолине. Над припечком мать повесила бы дуршлаг, половник и скалку. Было бы где посидеть, расположиться с уроками поудобнее, а зимой как было бы здорово спать на теплой лежанке!

Но здесь на одну печь приходятся три хозяйки, поэтому ею вообще никто не пользуется; вторую печь растапливают раз в неделю, когда все три женщины вместе пекут хлеб. Варят батрачки у себя в комнатах на маленьких плитках.

Ни стола, ни лавок в кухне нет. Собственно, она служит чем-то вроде складского помещения для всех трех семей. Поэтому в ней всегда валяются лопаты, мотыги, корзины. Весной батрачки подкармливают здесь гусей и кур. Тогда кухня полна соломы, помёта, шипенья и кудахтанья. Злобные гусыни вытягивают длинные шеи и шипят как змеи, сердито квохчут нахохленные наседки, a если ты подойдешь к ним, они норовят долбануть тебя острым клювом.

Осенью вместо корзин появляются ящики, в которых сидят откормленные гуси, жирные и ленивые. Сидят и кряхтят или полощут клювы в воде.

Когда Сила вошел в кухню, обе соседки как раз откармливали гусей вареной кукурузой и беседовали.

Длинная, костлявая тетка Юла, которая орудовала косой не хуже любого мужика и разговаривала тоже по-мужски, грубо и отрывисто, уже докормила небольшую пепельно-серую гусыню. Она встала, подержала гусыню на весу.

— Если еще неделю выдержит, снесу ее в город. Маре нужно на фартук. «Не хочу, говорит, ходить, как нищенка!» Уж как-нибудь наскребу деньжат… — бормочет она.

Маленькая, сгорбленная тетка Бора кормит длинношеего белого гусака, с которым еще придется повозиться недели две, пока он будет хорош под нож.

Заботы тетки Юлы ее не трогают. Двум ее мальцам, тощим как щепки, фартуки не нужны. Одеждой они обеспечены. Пан священник, которому они прислуживали в церкви, подарил им поношенную рясу; двое штанов вышло из рясы и еще на блузку для нее осталось. Тетку Бору не волнует мирская суета. Тетка Бора очень набожная. В церковь она ходит со своим молитвенником, как самые зажиточные хозяйки, а еще она вместе со свояченицей Зузой выписывает журнал «Посол божественного сердца Иисусова». Они вместе читают его по воскресеньям, после чего у тетки Боры есть пища для рассказов другим батрацким женам на неделю вперед.

Сила прошел мимо них в свою комнатенку. Разжег керосиновую лампу, достал из духовки кастрюлю теплой воды и стал разводить помои для боровка. Из-за дверей доносился до него разговор женщин.

— Юла моя милая, я тебе говорю, — жужжала тетка Бора высоким осиным голосом, монотонно и настырно, — хочешь — верь, хочешь — нет, а я своими собственными глазами читала об этом в «После́».

«О чем это она?» — навострил уши Сила.

В «После» чего только не писали: о святых, о всяких чудесах. Когда тетка Бора об этом рассказывает, ее можно заслушаться не хуже, чем старого Бачку, когда тот рассказывает о ведьмах, которых он видывал в бытность свою ночным сторожем.

— Уже и врачи потеряли всякую надежду, писала одна женщина, но благодаря пресвятому сердцу Иисусову он теперь здоров, будто снова на свет родился. И не подумай, что она одна об этом пишет в «После»! Там целая страница таких благодарственных писем, полнехонькая страница. Так я сразу о тебе и подумала. Скажу-ка я, думаю, ей, уговорю, пусть попробует…

Сила фыркнул. Опять эти девятники! В последнее время тетка