Так вот, однажды Тимми принес своему папаше целый ящик пива«Голден лайт», не зная о том, что практически все, по-видимому, банки в этомящике, были подвержены действию именно таких злокачественных бактерий. Мальчикуселся за уроки, а Ричи размеренно, банка за банкой, поглощал принесенное пиво,вливая его в себя как в бездонную бочку.

Через некоторое время парнишка, закончив приготовлениеуроков на следующий школьный день, уже собирался идти спать, как вдруг услышалрассерженный голос отца:

— Черт побери, не может быть!

— Что случилось, папа?! — испуганно спросил Тимми, чувствуянеладное.

— Да это пиво, что ты принес! — рыкнул Ричи. — Ни разу вжизни не пил ничего более мерзкого!

Любой здравомыслящий человек сразу же задаст удивленныйвопрос: «Зачем же он пил это пиво, если оно было таким отвратительным на вкус?»Но удивительно это только для тех, кто не знает, как Ричи Гринэдайн пьет пиво.Однажды я был свидетелем того, как один такой же вот несведущий матрос изМонпельера поспорил с ним на двадцать долларов, наивно утверждая, что Ричи несможет выпить залпом двадцать пол-литровых бутылок пива, делая между каждойпаузу не более, чем в семь секунд. Своих денег он, конечно, лишился, да еще запиво пришлось платить. Так что, я думаю, что Ричи влил в себя не одну и не две,а гораздо больше банок того отвратительного пива, прежде чем до него дошло, вчем дело.

— Меня сейчас вырвет, — простонал Ричи и его вывернуло прямона пол, после чего он схватился за голову и шатающейся походкой скрылся задверью своей комнаты. В этот день на этом все закончилось.

Тимми подошел к валявшимся на полу пустым банкам из-под пиваи осторожно понюхал их. Запах, по его словам, был просто жутким. Это былнастоящий трупный лапах, а на внутренних стенках банок он увидел отвратительныйи довольно толстый налет какой-то непонятной слизи серого цвета. С перепугу илинет, но Тимми показалось, что этот налет едва заметно шевелится…

Пару дней спустя Тимми, вернувшись из школы, застал отцанеподвижно сидящим перед телевизором и угрюмо смотрящим какую-топослеполуденную мыльную оперу.

Тимми показалось подозрительным то, что отец даже неповернул голову, услышав, как он хлопнул дверью.

— Что-нибудь случилось, папа?

— Нет, — мрачно ответил Ричи каким-то не своим голосом. —Просто сижу и смотрю телевизор. Похоже, я уже никуда не пойду сегодня — что-тоневажно себя чувствую.

Тимми включил свет и тут же услышал резкий окрик отца:

— Какого черта! Немедленно выключи этот проклятый свет!

Тимми, конечно, сразу же его выключил, не спрашивая, как жеон будет учить уроки в темноте. Когда Ричи был не в настроении, его вообщелучше было ни о чем не спрашивать и обходить стороной.

— И сходи купи мне ящик пива, — буркнул Ричи, не поворачиваяголовы. — Деньги на столе.

Когда парнишка вернулся с пивом, уже опустились сумерки, а вкомнате было и подавно темно. Телевизор был выключен. Не было видно почтиничего кроме едва угадывавшегося на фоне окна кресла с грузно сидящим в нем,подобно каменной глыбе, отцом.

Мальчик, зная о том, что отец не любит слишком холодногопива, поставил его не в холодильник, а на стол. Оказавшись таким образомпоближе к креслу, в котором он сидел, Тимми почувствовал странный запахгниения. Запах этот был похожим на тот, как если бы он исходил от оставленногона несколько дней открытым и покрывающегося липкой зловонной плесенью сыра.Мальчику было хорошо известно, что отец его никогда не отличался особеннойчистоплотностью, но даже учитывая это, запах был слишком резким, сильным инеобычным. Тимми показалось это странным, но он, все же, ушел в свою комнату,запер дверь и принялся учить уроки, а некоторое время спустя услышал, кактелевизор заработал снова и как чавкнула первая за этот вечер открываемая отцомбанка пива.

Все то же самое повторялось каждый день в течение двухнедель или около того. Утром мальчик просыпался, шел в школу, а когдавозвращался обратно, заставал сидящего в неизменной позе перед телевизоромотца, а на столе его уже ждали деньги, на которые он должен был купить емупива.

Зловоние в их доме становилось тем временем все более иболее отвратительным. Ричи никогда не проветривал комнат, не позволяя сыну дажераздвинуть шторы, не говоря уже о том, чтобы приоткрыть хотя бы одну форточку.У него началось что-то вроде светобоязни и с каждым днем он становился всераздражительнее и раздражительнее. Где-то в середине ноября он вдруг заявил,что ему режет глаза свет, выбивающийся из-под щели комнаты Тимми, когда он училтам уроки. Заниматься дома Тимми уже не мог и после занятий в школе, купив отцупива, ему приходилось идти заниматься домой к своему другу.

Вернувшись однажды из школы, было уже около четырех часовдня и начинало смеркаться. Тимми вдруг услышал сильно изменившийся голос отца:«Включи свет».

Мальчик включил свет и увидел, что Ричи сидит в кресле, сног до головы завернувшись в шерстяное одеяло.

«Смотри», — сказал Ричи и вытащил одну руку из под одеяла.

Рукой, однако, назвать это было очень трудно.

«ЭТО БЫЛО ЧТО-ТО СЕРОЕ», — единственное, что мог сообщитьмальчик Генри срывающимся от страха и слез голосом, — «ЭТО БЫЛО СОВСЕМ НЕПОХОЖЕ НА РУКУ — КАКАЯ-ТО СПЛОШНАЯ ОПУХОЛЬ, СЕРАЯ И СКОЛЬЗКАЯ».

Судя по рассказу мальчика, Ричи начал как бы заживо разлагаться.

Тимми, конечно, был насмерть перепуган, но, все-таки, нашелв себе силы, чтобы спросить: «Папа, что с тобой случилось?»

«Я не знаю», — ответил Ричи, — «но мне совсем не больно.Скорее, даже… приятно».

«Я схожу за доктором Уэстфэйлом», — сказал Тимми и бросилсяк выходу.

Услышав эти слова, Ричи дико задрожал под покрывавшим егоодеялом всем телом и выкрикнул булькающим голосом: «Не смей! Остановись! Еслиты сделаешь еще хоть один шаг, я прикоснусь к тебе и с тобой случится то жесамое, что и со мной!» С этими словами он сдернул одеяло с головы.

К этому моменту рассказа мы уже были на перекрестке улицХарлоу и Кев-стрит. Мне показалось, что с тех пор, как мы вышли от Генри, морозстал еще сильнее. Но холоднее всего было от мурашек, которые волнами пробегалипо моему телу от того, что рассказывал нам Генри. Поверить в то, о чем он намговорил, было очень трудно, но кто знает, в жизни ведь случается всякое…

Я был, например, знаком с одним парнем по имени ДжорджКеслоу. Он был рабочим в бэнгорском департаменте коммунальных услуг и занималсяремонтом канализационных труб и подземных электрических кабелей вот ужепятнадцать лет к тому моменту, о котором я сейчас рассказываю. Однажды, всегоза два года до его выхода на пенсию, с Джорджем произошел какой-то странныйслучай, вмиг изменивший всю его жизнь. Одним из тех, кто хорошо знал его и былпоследним, кто видел его в нормальном состоянии, был Фрэнки Холдэмен. Франкирассказывал, как Джордж спустился однажды в канализационный люк в Эссексе иушел довольно далеко по канализационным коммуникациям в поисках какой-товышедшей из строя трубы, которая требовала ремонта. Вернулся он бегом минутчерез пятнадцать. Волосы его за это время стали совершенно седыми, а застывшеемертвенной маской выражение лица и глаз — таким, как будто он только чтопобывал в аду. Едва появившись наружу, он, ни слова не говоря, отправился вконтору департамента, получив расчет, а оттуда — прямиком в пивную. С тех порего никто не видел трезвым ни минуты, а через два года он скончался оталкоголизма. Фрэнки рассказывал, что несколько раз пытался расспросить Джорджао том, что же случилось с ним тогда, но каждый раз бесполезно — Джорджпостоянно находился в сильном пьяном угаре и всегда был отрешенно-молчалив.Лишь один раз, немного придя в себя, он кое-что рассказал ему. О гигантскомпауке, например, размером с крупную собаку и об его огромной паутине из прочныхшелковистых нитей, полной запутавшихся в ней и погибших котят… Что ж, это можетбыть и плодом больного воображения спивающегося человека, изнуренного белойгорячкой, а может быть и правдой. Одно я знаю точно — в разных частях земногошара нет-нет да и случаются, все-таки, такие невообразимые вещи, что есличеловек становится их очевидцем — он запросто может спятить, что и произошло,по-видимому, с Джорджем.