Вы понимаете?.. Это чудовище, подобно простейшимодноклеточным организмам, делилось на две части… Их должно было стать двое… Незнаю, помешал Генри этому дьявольскому процессу или нет.

Всю дорогу до бара мы пробежали сломя голову и не сказавдруг другу ни слова. От только что увиденного и пережитого в голове у менястоял один сплошной туман. Не знаю, о чем думал тогда Берти, зато знаю, о чемдумал я — о таблице умножения: дважды два — четыре, дважды четыре — восемь,дважды восемь — шестнадцать, дважды шестнадцать — …

Как мы добежали до бара — не помню. Помню только, чтодобежали на одном дыхании. Навстречу нам выскочили Карл и Билл Пелхэм и тут жезасыпали нас вопросами. Ни один из нас не промолвил ни слова. Остановившись,наконец, мы обернулись назад, надеясь увидеть догоняющего нас Генри. Но Генрине было. Обоих нас била крупная дрожь. Мы вошли внутрь и тяжело опустились застолик. Перед нами сразу же поставили пиво. За этим столиком мы сидим и до сихпор. Я досчитал уже до 2х32768 и жду, что вот-вот наступит конец света… если невернется, все-таки Генри.

Надеюсь, он вернется. Конечно, он вернется…

Инспектор Хантон появился в прачечной, когда машина скоройпомощи только что уехала — медленно, с потушенными фарами, без сирены. Зловеще.Внутри контора была заполнена сбившимися в кучу молчащими людьми; некоторыеплакали. В самой прачечной было пусто; громадные моечные автоматы в дальнемуглу еще работали. Все это насторожило Хантона. Толпа должна быть на местепроисшествия, а не в конторе. Всегда так было — для людей естественнолюбопытство к чужому несчастью. А это явно было несчастье. Хантон чувствовалспазм в желудке, который всегда появлялся у него при несчастных случаях. Дажечетырнадцатилетнее отскребывание человеческих внутренностей от мостовых и тротуарову подножия высотных домов не помогло справиться с этими толчками, будто вживоте у него ворочался какой-то злобный зверек.

Человек в белой рубашке увидел Хантона и нехотя приблизился.Он напоминал бизона вросшей в плечи головой и налившимися кровью сосудами налице, то ли от повышенного давления, то ли от излишне частого общения сбутылкой. Человек пытался что-то сказать, но после пары неудачных попытокХантон прервал его:

— Вы владелец? Мистер Гартли?

— H-нет… нет… Я Станнер, мастер. Господи, такое…

Хантон достал блокнот:

— Пожалуйста, мистер Станнер, опишите подробно, что у васпроизошло.

Станнер побледнел еще больше; прыщи у него на носу темнели,как родимые пятна.

— Я обязательно должен это сделать?

— Боюсь, что да. Мне сказали, вызов очень серьезный.

— Серьезный. — Станнер, казалось, борется с удушьем, егоадамово яблоко прыгало вверх вниз, будто обезьяна на ветке. — Миссис Фроули…умерла. Боже, как бы я хотел, чтобы здесь был Билл Гартли.

— Так что же случилось?

— Вам лучше пойти посмотреть, — сказал Станнер.

Он отвел Хантона за ряд отжимных прессов, через гладильнуюсекцию и остановился у одной из машин. Там

он махнул рукой.

— Дальше идите сами, инспектор. Я не могу на это смотреть…не могу. Простите меня.

Хантон зашел за машину, чувствуя легкое презрение. Ониработают в паршивых условиях, прогоняют пар через кое-как сваренные трубы,пользуются смертельно опасными химикатами и вот — кто-то пострадал. Или дажеумер. И теперь они не могут смотреть. Тоже мне…

Тут он увидел это.

Машина еще работала. Никто ее так и не выключил. Потом онизучил ее слишком хорошо: скоростной гладильный автомат Хадли-Уотсона, модель6. Длинное и неуклюжее имя. Те, кто работал здесь среди пара и воды, называлиее короче и более удачно — «давилка».

Хантон долго смотрел на нее, и наконец с ним впервые зачетырнадцать лет службы случилось следующее: он отвернулся, поднес руку ко ртуи его вырвало.

— Тебе нельзя много есть, — сказал Джексон.

Женщины зашли внутрь, ели и болтали, пока Джон Хантон и МаркДжексон сидели на лавочке возле кафе-автомата. Хантон на такое заявление толькоусмехнулся: он в этот момент как-то не думал о еде.

— Сегодня еще один случай, — сказал он, — очень скверный.

— Дорожное происшествие?

— Нет. Травма на производстве.

— Нарушили технику безопасности?

Хантон ответил не сразу. Лицо его невольно скривилось. Онвзял банку пива из стоящей между ними сумки, откупорил и отхлебнул разомполовину.

— Я уверен, что ваши умники в колледже ничего не знают обавтоматических прачечных.

Джексон фыркнул.

— Кое-что знаем. Я сам как-то летом работал на такой.

— Тогда ты знаешь то, что называется скоростной гладильноймашиной?

Джексон кивнул.

— Конечно. Туда суют все, что надо разгладить. Такаябольшая, длинная.

— Вот-вот, — сказал Хантон. — В нее попала женщина по имениАдель Фроули. В прачечной.

Джексон выглядел озадаченным.

— Но… этого не может быть, Джонни. Там же есть планкабезопасности. Если сунуть туда хотя бы руку, планка поднимется и отключитмашину. Во всяком случае, у нас было так.

Хантон кивнул.

— Так и есть. Но это случилось.

Хантон закрыл глаза и в темноте снова увидел скоростнуюгладильную машину ХадлиУотсона, какой она была в то утро. Длинная прямоугольнаякоробка, тридцать на шесть футов. Под загрузочным устройством проходилбрезентовый транспортер из четырех лент, который шел за планку безопасности,чуть поднимался и затем спускался вниз. По транспортеру отжатые простынипрокатывались между двенадцатью громадными вращающимися цилиндрами, которые исоставляли большую часть машины. Шесть сверху, шесть снизу, они сжимали белье,словно тонкий слой ветчины между толстенными ломтями хлеба. Температура пара вцилиндрах могла доходить до трехсот градусов. Давление на белье, поступавшее потранспортеру, равнялось восьмистам фунтам на квадратный фут.

И миссис Фроули попала туда. Стальные цилиндры с асбестовымпокрытием были красными, как пожарные ведра, и горячий пар, выходивший измашины, пах кровью. Кусочки ее белой блузки, голубых брюк и даже белья все ещевылетали из машины с другого конца, большие рваные лохмотья, с жуткой аккуратностьюразглаженные. Но даже это было не самым худшим.