Он стоял передо мной, уставясь в пол, переминался с ноги наногу и громко сопел, пытаясь таким образом выразить свое негодование по поводузатянувшегося допроса.

— Ну и?.. — вздохнув, спросила я. Он поскребзатылок, поддал кроссовкой угол коврика, склонил голову ниже и засопел ещевыразительнее. — Так, — удовлетворенно кивнула я, медленно наливаяськраской. Само собой, удовлетворение относилось не к тому факту, что Сенькамолчит как рыба, намекая на свое присутствие лишь выдающимся сопением, а ктому, что я в очередной раз оказалась права: педагог из меня никудышный и состороны сестры было чистым безумием попросить меня присмотреть за ееединственным и чересчур любимым чадом. Десять дней назад именно эту мысль япыталась довести до ее сознания, когда она, позвонив часа в два ночи, с места вкарьер заявила:

— Дарья, мы уезжаем.

— Свинство какое, — чуть не плача ответилая. — Я только что уснула, и вот пожалуйста.

— Не ворчи, — отмахнулась Машка, которая была натринадцать лет старше меня и по этой самой причине верила, что совершеннонеобязательно считаться с моим мнением. — Ты слышала, что я сказала?

— Конечно. — Я потерла глаза и устроилась впостели поудобнее, зная склонность сестры к долгим телефонным разговорам.

— Ну и что?

— Что? — удивилась я.

— Мы уезжаем, — начала свирепеть Машка. — Аты даже не спросишь куда.

— Слушай, два часа ночи, чего ты от меня хочешь? Нукуда?..

— Мы едем на раскопки. В пустыню…

— Тоже мне новость. — Теперь я начала злиться:сестра у меня археолог, так же как и ее муж, и в этой самой пустыне они сидятбезвылазно по девять месяцев в году, окончательно свихнувшись на черепках,костях, неолите и прочей совершенно недоступной моему пониманию ерунде.Впрочем, крамольных мыслей в присутствии сестры я никогда не высказываю. —Слушай, Машка, — жалобно начала я. — Вали в свою пустыню и позвонимне оттуда днем, а? У меня нормальный биологический цикл, ночью я сплю, хоть тыможешь мне и не поверить…

— Помолчи немного, — прервала сестра моиизлияния. — Мы уезжаем через два дня. А у Сеньки каникулы. Что ему делатьв пустыне?

По моему мнению, там и Машке делать было нечего, а ужребенку тем более.

— Отправь его к бабушке, — понемногу приходя всебя, посоветовала я.

— Ты же знаешь, Марина Васильевна недавно перенеслаоперацию, ей нужен покой…

Тут до меня наконец-то дошло: Машкина свекровь поправляетсяпосле операции, другой близкой родни у нас не наблюдается, выходит…

— Э-э, — начала я не совсем уверенно. — Тыхочешь, чтобы я взяла Сеньку к себе?

— Конечно. На два месяца. У тебя же отпуск. Вот иотдохнете.

Вообще-то я планировала провести отпуск иначе.

— Слушай, а кто всегда считал, что мне нельзя доверятьребенка, что я его испорчу, все такое…

— Я и сейчас так считаю, но у меня нет выбора. В общем,я купила билет. Сенька приедет в среду, в 15.20. Обязательно встреть его, оннепременно наберет груду всякого дурацкого барахла.

— Хорошо, — покорно сказала я. — Только потомникаких претензий. Я плохой педагог, и тебе это доподлинно известно, я не умеювоспитывать детей, особенно твоего Сеньку, а если и воспитываю, то неправильно.

— Воспитывай как умеешь, домой вернется, и будемперевоспитывать. Значит, в среду, в 15.20. Не забудь.

В среду я, изнывая от жары, томилась на вокзале, приехавтуда где-то в половине третьего, автобус запаздывал, и я битый час торчала насолнцепеке. Видавший виды «Икарус» наконец возник из-за поворота, остановился,странно дернулся, а я подумала: «3а сорокаминутное опоздание грех на негообижаться. Скорее удивляет, как эта развалина вообще смогла преодолетьчетыреста километров». Дверь открылась, появились пассажиры, а я приняласьвысматривать Сеньку. Голова его тут же возникла в третьем окне, он улыбался имахал мне рукой. Я тоже замахала руками, неизвестно чему радуясь, а через паруминут любимый племянник оказался в моих объятиях.

— Рада, что я приехал? — спросил он, излучаядовольство.

— Еще как, — ответила я.

— Меня на все каникулы отправили. До тридцатогоавгуста. Здорово, правда?

— Я счастлива.

— А у тебя когда отпуск?

— С пятнадцатого июля.

— Класс, на рыбалку поедем, на Волгу, как в позапрошломгоду? А еще можно в поход на великах…

— Можно, — согласилась я. То, что меня ожидаетчрезвычайно активный отдых, сомнений не вызывало. Болтая таким образом, мыизвлекали из багажного отделения сумки, я насчитала их восемь штук. — Чтоэто такое? — удивилась я, когда Сенькино добро было выгружено и заняло всесвободное пространство вокруг нас.

— Вещи, — пожал плечами племянник.

— Вижу, что вещи. В твоем возрасте я путешествоваланалегке. И как, скажи на милость, мы допрем все это до машины?

На счастье, стоянка была недалеко, навьюченные, какверблюды, короткими перебежками мы добрались до нее и погрузили вещи вбагажник.

— Дарья, — ликовал Сенька, — я так рад, чтоприехал к тебе…

Ну а теперь он вовсе не улыбался, а усердно сопел, неоставляя ковер в покое, ковырял его кроссовкой и томился под моим горящимвзглядом.

— Объяснять ты ничего не хочешь, — кивнулая. — Я, со своей стороны, не желаю видеть племянника инвалидом, а дело,судя по всему, идет к этому. Остается одно: дать телеграмму твоим родителям…

— Не надо, — торопливо сказал он.

— Надо, надо, ты почти калека, а я даже не знаю, в чемдело…

— Никакой я не калека, чего ты выдумываешь? —Сенька коснулся пальцами синяка под левым глазом прямо-таки выдающихся размерови добавил:

— Обычное дело…

В принципе, я была с ним согласна: синяк длячетырнадцатилетнего мальчишки и в самом деле не бог весть что, да вот беда, егоправый глаз украшал точно такой же синяк, приобретенный вчера, и тоже пообычному делу. Так как у Сеньки, как у всех нормальных людей, только два глаза,мне оставалось только гадать, в каком виде он появится завтра.