Кузя кивнул и пошел веселее, виляя хвостом, как видно, такимобразом пытаясь меня подбодрить. Через десять минут мы вошли в парк. Парк былнебольшим, к фонтану, находящемуся в самом его центре, вели четыре аллеи.Фонтан требовал ремонта, и включали его не чаще двух раз в год: двенадцатогоиюня и в День города. Не только фонтан, но и весь парк заметно хирел. Кусты неподстрижены, на клумбах при входе заморенные флоксы, скамейки сломаны… Мы сКузей свернули с дорожки, миновали заросли сирени и вышли к деревянной беседке.На скамейке, закинув ноги на перила, сидели пятеро подростков, на проваленномполу валялись бутылки, окурки и прочий мусор, да и сами ребята выглядели так,точно их нашли на помойке. Парнишка с прыщавым лицом бренчал на гитаре ивыводил что-то в высшей степени заунывное, сидевший рядом с ним подросток летчетырнадцати решил было подпеть, но, увидев меня, расплескал пиво и страшнозакашлялся. Упырь, восседавший в центре, тоже заметил меня и препротивноулыбнулся. Симпатичным прозвищем Серега Клюквин был обязан своей внешности:высокий, худой, с землисто-серым цветом лица, блеклыми, всегда воспаленнымиглазами, длинным носом и невероятно большими острыми ушами. Он здорово походилна летучую мышь. Улыбка нисколько не украсила его физиономию. Даже если б он ине лыбился так глумливо, симпатичной ее никак не назовешь: несмотря на юныйвозраст, у Сереги отсутствовала половина зубов, а вторая половина выглядела такпаршиво, что любой стоматолог мгновенно бы хлопнулся в обморок.

— Здравствуйте, — сказала я громко, Кузя селкопилкой и на всякий случай зарычал.

— Привет, — недружно ответили мне, гитаристпрекратил свой сольный номер, а Упырь презрительно сплюнул себе под ноги.

— Сергей, мне с тобой поговорить надо, — сказала якак можно спокойнее. Упырь хмыкнул, посмотрел на приятелей, кивнул и ответиллениво:

— Ну, говори.

— Ко мне племянник на каникулы приехал…

— А мне по фигу…

— Может, я договорю, а ты дослушаешь? Ты у негофотографию отобрал. Тебе она совершенно не нужна, а мальчишка переживает.Пожалуйста, верни фотографию и оставь Сеньку в покое.

— Я к твоему Сеньке не приставал, сам нарывается.

— Конечно, раз ты ему фотографию не отдаешь.

— И не отдам. Я ее в сортире повесил… — Он еще кое-чтоприсовокупил, отчего пес заметно смутился, а я, вздохнув, сказала:

— Значит, не вернешь?

— Не-а. Сеньке своему скажи: пусть со двора нос невысовывает, не то худо будет… — Я на минуту задумалась.

— У тебя когда срок кончается, через месяц? —полюбопытствовала я.

Серега насторожился, но, взглянув на дружков, сказалвызывающе:

— А чего тебе мой срок?

— За месяц много чего случиться может. Я бы на твоемместе вела себя скромнее.

— А ты меня не пугай…

— Я тебя не пугаю, я объясняю. В месяце тридцать дней,а ты на дню по пять раз отмачиваешь шуточки, за которые по головке не гладят.Тридцать на пять — это много, на одной из этих шуток я тебя поймаю, и мыпростимся года на три как минимум, а мой Сенька пока и вправду во дворепосидит.

— Да пошла ты… — зло фыркнул Серега, но по всему быловидно, что кое-какое впечатление моя речь на него произвела.

— Уже ухожу. Пойдем, Кузя, — кивнула я собаке идобавила:

— А то блох подцепишь. А тебя, Упырик, я предупредила.Не оставишь Сеньку в покое — суши сухари.

Вдогонку мне понеслись презрительные вопли, правда не оченьгромкие, особо хамить мне местная шпана опасалась. В общем, как я ипредполагала, наш поход ни к чему хорошему не привел. Было совершенно ясно:добром Серега фотографию не вернет, Сенька не отступит, значит, быть ему битым,а я отвечаю за парня перед его родителями, следовательно, необходимо что-топридумать, чтобы эту сказку про белого бычка прекратить. Возвращались мы молча,я — потому что напряженно мыслила, Кузя — потому что уважал чужое желаниеподумать. Пройдя мимо ЖКО, я взглянула на часы: без двух минут три. Самое времянаведаться к участковому. Кабинет его размещался как раз в ЖКО, только имелотдельный вход с торца. Туда мы с Кузей и направились. На скамейке возлекрылечка с металлическим козырьком сидели Петрович и молодой мужчина вмилицейской форме. В нем я без труда узнала Авдрюшку Коломейцева. С моментанашей последней встречи он стал выше и упитаннее, но в остальном малоизменился: оттопыренные уши, веснушки, курносый нос и румянец во всю щеку.Завидев меня, новый участковый поднялся, надел фуражку, которая до той порылежала на скамейке, и попытался придать себе вид бравого вояки, втянув с этойцелью живот и расправив плечи. И я и он знали, что долго так ему непродержаться, но Андрюха старался изо всех сил, а я за труды наградила егосвоей лучшей улыбкой. Петрович торопливо затушил сигарету, вскочил,чертыхнулся, вспомнив о больном колене, и сказал:

— Ну вот, знакомить вас не надо.

— Здравствуйте, Дарья Сергеевна, — кивнул Андрюхаи даже взял под козырек, правда, тут же смягчил официальное приветствиезастенчивой улыбкой.