Стрелять – сказано плохо, ведь это от слова “стрела”, а нилуков, ни стрел ни у кого из охотников не было. Их ведь делают изможжевельника, сосны, берёзы и ели, а они на острове Закатных Вершиндавным-давно перевелись. Потомки рабов раскручивали пращи, сделанные из полосокжёваной кожи, и вслед Шамаргану нёсся рой жужжащих камней. Праща – оружие,которое можно сделать буквально из ничего, но, как и всякое оружие, в умелыхруках оно творит чудеса. А уж умения здешним жителям было не занимать…

На счастье лицедея, он так и не бросил действительнобольшого и увесистого мешка, навьюченного на спину. Мешок, в котором Волкодавуже без особого удивления признал свой собственный, принял десятки меткихударов и тем спас беглецу жизнь. Камни, пущенные убивать, разили с такой силой,что без нечаянного панциря Шамарган давно свалился бы бездыханным. Его и такмотало из стороны в сторону. Потом кто-то изловчился достать его по ноге, илицедей упал на колени. – Поделом! – проворчал кунс. У Волкодава, помимоСолнечного Пламени, привычно висели за спиной два деревянных меча. Они сВинитаром уже мчались вперёд, когда он вытащил один и перебросил сегвану, авторой схватил сам. Они подоспели к Шамаргану и с двух сторон встали над ним, ибольше ни один камень в лицедея уже не попал.

Что такое деревянный меч? Это, в общем, тяжёлая и толстаяпалка из очень твёрдого дерева, выглаженная и оструганная до некоторогосходства с настоящим клинком. Воины пользуются ими, совершая ежедневноеправило, радующее тело и дух, и обращаются с деревянными мечами не менееуважительно, чем со стальными. Это оттого, что они знают, каким страшныморужием способна быть подобная “палка”. Ею можно добыть себе славу, отстоятьчесть и совершить справедливость.

С нею выходят против врага, вооружённого настоящим мечом, ипобеждают, и это есть признак великого мастерства.

И Винитар, и Волкодав были мастерами из мастеров…Попробуйте-ка взмахнуть деревянным мечом так, чтобы он просвистел на лету: несразу получится. А их мечи пели на два голоса, пели уверенно и грозно, рисуя ввоздухе прозрачный узор, и воздух обретал твёрдость. Камни отскакивали стреском, как от сдвоенного щита. Охотники остановились, смутившись. Такого,чтобы подбитому баклану слетели на помощь два хищных поморника, они явно неожидали. Перемазанный в грязи Шамарган сперва полз на четвереньках, потомкое-как встал и заковылял, хромая, вперёд. Мешок, испещрённый и кое-где дажепрорванный ударами камней, он по-прежнему не бросал. Волкодав и Винитар отступалиследом, держа мечи наготове.

Их не преследовали. Это была не схватка врагов, тем болеетакая, в которой стремятся победить или умереть. Это была охота. А кто полезетв зубы сильному и огрызающемуся зверю – зачем, ради чего?

Всегда можно найти дичь полегче.

А если её нету поблизости – выждать, пока сильный ослабеет.

Или хитрость какую-нибудь изобрести…

– Куда теперь? – спросил Волкодав, когда всевтроём они наконец укрылись за большим камнем. Тот некогда свалился с обрыва,да так и остался стоять, наклонившись и прильнув к обширному телу скалы, словнопытаясь заново срастись с ним. Под камнем было даже относительно сухо. Иболее-менее безопасно. На время. – Ты многое здесь помнишь, кунс…Вырвемся?

Винитар покосился на него, их глаза встретились. Вот какоборачивался их поход за Божьим Судом. Шли искать место для поединка, адовелось встать плечом к плечу, защищая третьего. И кого? Шамаргана. Ни тем, нидругим особенно не любимого. Лицедей сидел на колючем щебне, забившись вглубину каменного “шалаша”, и, ещё не успев отдышаться, всхлипывая и сопя, снапряжённым лицом ощупывал сквозь штаны левую ногу выше колена. Двое воиновмельком на него покосились. Доковылял сюда – значит, и дальше идти как-нибудьсможет. Им же думать теперь следовало подавно не о Шамаргане и не о достойномзавершении мести, посеянной годы назад, не о том, чья правда выше перед Богами.Для начала следовало попробовать остаться в живых. Остальное – потом. Будетжизнь – будет и время подумать о том, как лучше её употребить…

Так, во всяком случае, сказал себе Волкодав.

Винитара, судя по всему, посетили весьма сходные мысли. Онсказал, помолчав:

– Рядом начинаются ущелья. Мальчишкой я изучил их лучшемногих, потому что любил здесь охотиться. Был путь и до моря, хотя что тамтеперь завалено льдом, а что нет, я не знаю.

Куда стремится морской сегван? – подумалось Волкодаву. Кморю, конечно. Добрался до моря – значит, спасён! Вслух он спросил:

– А они с другой стороны они не подберутся? Винитарответил с полной уверенностью:

– Нет. – И пояснил, заметив его недоверчивыйвзгляд: – Там нельзя пройти. Там Понор.

У старейшины Клеща хватило соображения понять, что еговерный Мордаш налаживается бежать из дому не во внезапном приступе дурости идаже не по любовным делам. Клещ видел: потерявший покой пёс что-то силится емуобъяснить и до последнего не хочет уходить самовольно, отрекаясь от его,хозяина, над собой власти. Был бы Мордаш человеком, старейшина, пожалуй,усмотрел бы в его поведении борьбу между привычным долгом, помноженным налюбовь, – и неким высшим велением. Но это о человеке. Можно ли подобноесказать про собаку?..

И каким образом беспокойство Мордаша было связано снепонятным предметом, который принесла умирающая дворняжка и с которым Мордаштеперь нипочём не хотел расставаться?..

Этот предмет он ненадолго доверил хозяину, пожелавшемурассмотреть. Клещ увидел перепутанный комок тонких верёвочек, бесформенный,слипшийся и вонючий. Поистине подобная штуковина могла быть интересна толькособаке. Старейшина стал ждать, чтобы Мордаш наигрался и успокоился, но нетут-то было. Гордый вождь всех деревенских собак вёл себя словнопропустовавшая<Пропустовавшая – о суке: пережившая очередной периодготовности к размножению (“пустовку”), но не забеременевшая. Поведение подобнойсобаки, увлечённо “играющей” в материнство, называется ложной беременностью.> сука, которая, не родив щенков, решает считать ими хозяйские башмаки ипринимается ревностно опекать их, охраняя от посторонних. Единственное отличиесостояло в том, что для своей драгоценной верёвочной путанки Мордаш не строилгнезда, а, наоборот, стремился нести её куда-то в сторону Тин-Вилены и, выходяс хозяином за ворота, всячески старался это ему втолковать.

Заметив, что с каждым днём кобель отбегает прочь по дорогевсё дальше и возвращается всё неохотней, старейшина сдался.

– Не на цепь же тебя, в самом деле, сажать, –сказал он Мордашу. Вот уж, право слово, было бы безобразие. Да и не удержала быМордаша цепь… Взяв крепкий шнурок, Клещ обвил им могучую шею любимца. Принял изпослушно раскрывшейся пасти верёвочную связку и устроил её на шнурке, тщательнозакрепив. Теперь Мордаш сможет есть, пить и защищаться в пути, не опасаясьпотерять свою важную ношу…

Сделав это, старейшина заглянул в тёмно-карие, широкорасставленные собачьи глаза, и ему отчётливо показалось, будто Мордаш понималего действия. И был за них благодарен. – Вернёшься ли? – вздохнулКлещ. Вместо ответа кобель дал ему лапу. Тяжёлая когтистая пятерня без остатказаняла немаленькую мужскую ладонь. Чёрные подушечки были тёплыми и твёрдо-шершавыми,привычными к долгому бегу по любым дорогам и вообще без дорог. Кобель отняллапу и протянул хозяину другую. И наконец, наклонив голову, упёрся широченнымлбом старейшине в колени, заурчал и начал тереться, едва не свалив его с ног.