На космодромах трава не растёт. Нет, не из-за свирепогопламени двигателей, о котором так любят писать журналисты. Слишком много отравыпроливается на землю при заправке носителей и при аварийных сбросах горючего,при взрывах ракет на стартовом столе и мелких, неизбежных протечках визношенных трубопроводах.

Но этот космодром — не земной.

Я сидел на траве, на самом краю огромного неогороженногозелёного поля. Его можно было счесть теннисным кортом для великанов илипорождением больной фантазии помешанного на гольфе миллиардера.

Впрочем, здесь деньги не в ходу.

Лицо саднило, словно какой-то невидимый садист тёр изнутрикожу наждаком. Поскольку так оно и было, я старался не обращать внимания наболь.

На зелёной ладони космодрома в хаотическом беспорядкеторчали маленькие серебристые кораблики. Недавно я уже стоял здесь, но тогдамоё одурманенное сознание не могло оценить зрелище с точки зрения землянина. Атеперь… теперь я умножал боевую мощь каждого корабля на их общее количество,потом — на предполагаемое число космодромов планеты, добавлял неизвестные — текорабли, что были в космосе или на планетах Друзей, а также крейсера, которыевообще не покидают орбит. Результат, конечно, получался весьма приблизительный.С разбросом в целый порядок.

Но какая разница, что упадёт на голову — тонна кирпича илидесять тонн?

Покусывая травинку, я откинулся на спину. Посмотрел в небо.Что может быть более неизменным в любом мире и в любое время? Лежать, чувствуякислый сок на губах, чувствовать, как засасывает, тянет бесконечное небо… Какпереворачивается мир, и вот уже не ты валяешься на спине, расслабленный иленивый, прищуренно вглядывающийся в бездну, а вся планета лежит на твоихплечах, и ты держишь её над небом. Последний и единственный атлант…

Травяной сок был горьким и едким, его родила чужая земля. Анебо покрывала узорная вязь облаков-для-приятно-прохладной-погоды. Сквозь такуюрешётку не упадёшь.

Не мне держать этот мир на плечах.

Я повернул голову, заставляя планету лечь мне под ноги.Посмотрел на неподвижное тело, лежащее рядом. Мужчина был жив, но сознание кнему вернётся не скоро.

— Куалькуа, ты закончил? — вслух спросил я.

Да. Ваши лица и кожный покров идентичны, —  беззвучнымшёпотом отозвался симбионт.

— Спасибо.

Мимикрировать фигуру?

Мужчина был и плотнее, и выше меня. Маскировка не помешалабы. Но сама мысль о новой боли, которую принесёт перестройка тела, вызвалалёгкую панику.

— Не надо.

Присев на корточки, я начал стягивать с чужака одежду.Хорошо, что здесь предпочитают свободный покрой.

— Как думаешь, прорвёмся? — спросил я существо, жившее вмоём теле.

Возможно.

У куалькуа нет ни деликатности, ни страха смерти. Последнеевремя мне это стало нравиться.

Облачившись в одежду чужака, я встал во весь рост. Вполукилометре виднелись низкие здания без окон. Ангары? Ремонтные мастерские?Заправочные базы?

— Может быть, корабль Римера ещё не уничтожен? — риторическиспросил я. — Хорошо бы вернуться на нём…

Куалькуа не ответил, но, странное дело, мне показалось, чтоя уловил отзвук его эмоций. Лёгкая ирония, симпатия и одобрение.

Возможно ли, чтобы существа, используемые как живыемеханизмы, как броня и устройства наведения торпед, настолько сроднились стехникой? Возможно ли, что сентиментальность в отношении корабля стала для нихредким достоинством?

— Пора домой, — сказал я.

Тому, у кого он есть…

— А вы…

Когда-то наша раса не согласилась с решениями Конклава. Мывзбунтовались. У нас была планета. Теперь там пыль.

Я молчал, глядя на зелень космодрома.

Иди, Пётр. Тебе есть куда возвращаться.

— Надеюсь, — сказал я. — Надеюсь.

Красно-фиолетовая эскадра Алари. Сотня кораблей,патрулирующих границы Галактического Конклава.

Сквозь корпус, ставший прозрачным, я смотрел на рассыпанныев небе блёстки. Стоило остановить взгляд на каком-то корабле, как егоизображение увеличивалось. Хорошая технология у Геометров.

Но разве в ней дело?

Есть в мире вещи посильнее оружия — воля, сила духа,уверенность в своей правоте, сплочённость. Что может противопоставить Конклавцивилизации Геометров? Дрязги и раздоры, глухое недовольство Слабых рас,самоуспокоенность и пресыщенность Сильных. Всё шаткое равновесие рухнет в одинмиг. А если ещё постараются регрессоры…

Капитан, мы движемся принудительно.

— Подчиняйся, — сказал я.

Ситуация опасна.

— Всё в порядке. У меня есть инструкции. Это послужит благуРодины, — оборвал я корабль.

Разведывательный кораблик, принадлежащий Римеру, я так и ненашёл. Видимо, он уже был уничтожен. На всякий случай. Впрочем, может быть, этои к лучшему. К компьютеру, вобравшему в себя часть памяти Ника, его манеру общения,его стихи, я невольно стал бы относиться как к разумному существу. А с этоймашиной, новенькой, никому и никогда не принадлежавшей, было проще. Геометрыухитрились сделать своих борт-партнёров чертовски сообразительными, способнымик вольному общению и нестандартным реакциям. И при этом оставить их толькомашинами.

Наверное, что-то правильное в этом есть. Не зря же ни однараса Конклава не использует, по крайней мере широко, системы искусственногоинтеллекта, предпочитая прибегать к услугам Счётчиков, Куалькуа или иныхузкоспециализированных существ. В самой мысли о создании нового разума,возможного конкурента, есть что-то пугающее. Но вот почему Геометры, с ихзацикленностью на единстве и дружбе, упускают подобный шанс? Может быть, когдавмешивается инстинкт выживания расы, вся идеологическая шелуха облетает?

Ситуация очень опасна, — скорбно сообщил корабль.

— Подчиняйся. Мы проводим миссию Дружбы.

Хорошо, когда идеология стоит на первом месте. Даже еслиГеометры допускали возможность угона корабля — они не позволили ему испытыватьподобные сомнения. С заглушёнными двигателями мы вплыли в центр эскадры, кфлагманскому кораблю. Прошла всего неделя с момента, когда я увидел его впервый раз. Тогда огромный диск производил жалкое впечатление. В своей попыткезахватить корабль Геометров целым и невредимым Алари преуспели, но урон понеслиизрядный. Сейчас же флагман казался абсолютно новеньким. Грозная, неспособнаяпроиграть боевая машина…