В комнате было холодно, но Монтэг чувствовал, чтозадыхается.

Однако он не поднял штор и не открыл балконной двери — он нехотел, чтобы сюда заглянула луна. С обречённостью человека, который в ближайшийже час должен погибнуть от удушья, он ощупью направился к своей раскрытой,одинокой и холодной постели.

За мгновение до того, как его нога наткнулась на предмет,лежавший на полу, он уже знал, что так будет. Это чувство отчасти было похожена то, которое он испытал, когда завернул за угол и чуть не налетел на девушку,шедшую ему навстречу. Его нога, вызвав своим движением колебание воздуха,получила отражённый сигнал о препятствии на пути и почти в ту же секундуударилась обо что-то. Какой-то предмет с глухим стуком отлетел в темноту.

Монтэг резко выпрямился и прислушался к дыханию той, чтолежала на постели в кромешном мраке комнаты: дыхание было слабым, чутьзаметным, в нём едва угадывалась жизнь — от него мог бы затрепетать лишькрохотный листок, пушинка, один-единственный волосок.

Он всё ещё не хотел впустить в комнату свет с улицы. Вынувзажигалку, он нащупал саламандру, выгравированную на серебряном диске, нажал…

Два лунных камня глядели на него при слабом свете прикрытогорукой огонька, два лунных камня, лежащих на дне прозрачного ручья, — над ними,не задевая их, мерно текли воды жизни. — Милдред!

Её лицо было, как остров, покрытый снегом, если дождьпрольётся над ним, оно не ощутит дождя, если тучи бросят на него свою вечнодвижущуюся тень, оно не почувствует тени. Недвижность, немота… Только жужжаниеос-втулок, плотно закрывающих уши Милдред, только остекленевший взор и слабоедыхание, чуть колеблющее крылья ноздрей — вдох и выдох, вдох и выдох, — иполная безучастность к тому, что в любую минуту даже и это может прекратитьсянавсегда.

Предмет, который Монтэг задел ногой, тускло светился на полувозле кровати — маленький хрустальный флакончик, в котором ещё утром былотридцать снотворных таблеток. Теперь он лежал открытый и пустой, слабопоблёскивая при свете крошечного огонька зажигалки.

Вдруг небо над домом заскрежетало. Раздался оглушительныйтреск, как будто две гигантские руки разорвали вдоль кромки десять тысяч мильчёрного холста. Монтэга словно раскололо надвое, словно ему рассекли грудь иразворотили зияющую рану. Над домом пронеслись ракетные бомбардировщики —первый, второй, первый, второй, первый, второй. Шесть, девять, двенадцать —один за другим, один за другим, сотрясая воздух оглушительным рёвом. Монтэготкрыл рот, и звук ворвался в него сквозь его оскаленные зубы. Дом сотрясался.Огонёк зажигалки погас. Лунные камни растаяли в темноте. Рука рванулась ктелефону.

Бомбардировщики пролетели. Его губы, дрогнув, коснулисьтелефонной трубки:

— Больницу неотложной помощи.

Шёпот, полный ужаса…

Ему казалось, что от рёва чёрных бомбардировщиков звёздыпревратились в пыль и завтра утром земля будет вся осыпана этой пылью, словнодиковинным снегом.

Эта нелепая мысль не покидала его, пока он стоял в темнотевозле телефона, дрожа всем телом, беззвучно шевеля губами.

Они привезли с собой машину. Вернее, машин было две. Однапробиралась в желудок, как чёрная кобра на дно заброшенного колодца в поискахзастоявшейся воды и загнившего прошлого. Она пила зелёную жижу, всасывала её ивыбрасывала вон. Могла ли она выпить всю темноту? Или весь яд, скопившийся тамза долгие годы? Она пила молча, по временам захлёбываясь, издавая странныечмокающие звуки, как будто шарила там на дне, что-то выискивая. У машины былглаз. Обслуживающий её человек с бесстрастным лицом мог, надев оптический шлем,заглянуть в душу пациента и рассказать о том, что видит глаз машины. Но человекмолчал. Он смотрел, но не видел того, что видит глаз. Вся эта процедуранапоминала рытьё канавы в саду. Женщина, лежащая на постели, была всего лишьтвёрдой мраморной породой, на которую наткнулась лопата. Ройте же дальше,запускайте бур поглубже, высасывайте пустоту, если только может её высосать этаподрагивающая, причмокивающая змея!

Санитар стоял и курил, наблюдая за работой машины.

Вторая машина тоже работала. Обслуживаемая вторым, таким жебесстрастным человеком в красновато-коричневом комбинезоне, она выкачивалакровь из тела и заменяла её свежей кровью и свежей плазмой.

— Приходится очищать их сразу двумя способами, — заметилсанитар, стоя над неподвижной женщиной. — Желудок — это ещё не всё, надоочистить кровь. Оставьте эту дрянь в крови, кровь, как молотком, ударит в мозг— этак тысячи две ударов, и готово! Мозг сдаётся, просто перестаёт работать.

— Замолчите! — вдруг крикнул Монтэг.

— Я только хотел объяснить, — ответил санитар.

— Вы что, уже кончили? — спросил Монтэг.

Они бережно укладывали в ящики свои машины.

— Да, кончили. — Их нисколько не тронул его гнев. Они стоялии курили, дым вился, лез им в нос и глаза, но ни один из санитаров ни разу неморгнул и не поморщился. — Это стоит пятьдесят долларов.

— Почему вы мне не скажете, будет ли она здорова?

— Конечно, будет. Вся дрянь теперь вот здесь, в ящиках. Онабольше ей не опасна. Я же говорил вам — выкачивается старая кровь, вливаетсяновая, и всё в порядке.

— Но ведь вы — не врачи! Почему не прислали врача?

— Врача-а! — сигарета подпрыгнула в губах у санитара. — Унас бывает по девять-десять таких вызовов в ночь. За последние годы они такучастились, пришлось сконструировать специальную машину. Нового в ней, правда,только оптическая линза, остальное давно известно. Врач тут не нужен. Двоетехников, и через полчаса всё кончено. Однако надо идти, — они направились квыходу. — Только что получили по радио новый вызов. В десяти кварталах отсюдаещё кто-то проглотил всю коробочку со снотворным. Если опять понадобимся,звоните. А ей теперь нужен только покой. Мы ввели ей тонизирующее средство.Проснётся очень голодная. Пока!

И люди с сигаретами в тонких, плотно сжатых губах, люди схолодным, как у гадюки, взглядом, захватив с собой машины и шланг, захвативящик с жидкой меланхолией и тёмной густой массой, не имеющей названия, покинуликомнату.

Монтэг тяжело опустился на стул и вгляделся в лежащую передним женщину. Теперь её лицо было спокойно, глаза закрыты, протянув руку, онощутил на ладони теплоту её дыхания.

— Милдред, — выговорил он наконец.

«Нас слишком много, — думал он. — Нас миллиарды, и этослишком много. Никто не знает друг друга. Приходят чужие и насильничают надтобой. Чужие вырывают у тебя сердце, высасывают кровь. Боже мой, кто были этилюди? Я их в жизни никогда не видел».