— Я не хотела вас обидеть. Должно быть, я просто чересчурлюблю приглядываться к людям.

— А это вам разве ничего не говорит? — Он легонько похлопалпальцами по цифре 451 на рукаве своей угольно-чёрной куртки.

— Говорит, — прошептала она, ускоряя шаги. — Скажите, выкогда-нибудь обращали внимание, как вон там, по бульварам, мчатся ракетныеавтомобили?

— Меняете тему разговора?

— Мне иногда кажется, что те, кто на них ездит, просто незнают, что такое трава или цветы. Они ведь никогда их не видят иначе, как набольшой скорости, — продолжала она. — Покажите им зелёное пятно, и они скажут:ага, это трава! Покажите розовое — они скажут: а, это розарий! Белые пятна —дома, коричневые — коровы. Однажды мой дядя попробовал проехаться по шоссе соскоростью не более сорока миль в час. Его арестовали и посадили на два дня втюрьму. Смешно, правда? И грустно.

— Вы слишком много думаете, — заметил Монтэг, испытываянеловкость.

— Я редко смотрю телевизионные передачи, и не бываю наавтомобильных гонках, и не хожу в парки развлечений. Вот у меня и остаётсявремя для всяких сумасбродных мыслей. Вы видели на шоссе за городом рекламныещиты? Сейчас они длиною в двести футов. А знаете ли вы, что когда-то они былидлиною всего в двадцать футов? Но теперь автомобили несутся по дорогам с такойскоростью, что рекламы пришлось удлинить, а то бы никто их и прочитать не смог.

— Нет, я этого не знал! — Монтэг коротко рассмеялся.

— А я ещё кое-что знаю, чего вы, наверно, не знаете. Поутрам на траве лежит роса.

Он попытался вспомнить, знал ли он это когда-нибудь, но таки не смог и вдруг почувствовал раздражение.

— А если посмотреть туда, — она кивнула на небо, — то можноувидеть человечка на луне.

Но ему уже давно не случалось глядеть на небо…

Дальше они шли молча, она — задумавшись, он — досадуя ичувствуя неловкость, по временам бросая на неё укоризненные взгляды.

Они подошли к её дому. Все окна были ярко освещены.

— Что здесь происходит? — Монтэгу никогда ещё не приходилосьвидеть такое освещение в жилом доме.

— Да ничего. Просто мама, отец и дядя сидят вместе иразговаривают. Сейчас это редкость, всё равно как ходить пешком. Говорила явам, что дядю ещё раз арестовали? Да, за то, что он шёл пешком. О, мы оченьстранные люди.

— Но о чём же вы разговариваете?

Девушка засмеялась.

— Спокойной ночи! — сказала она и повернула к дому. Но вдругостановилась, словно что-то вспомнив, опять подошла к нему и с удивлением илюбопытством вгляделась в его лицо.

— Вы счастливы? — спросила она.

— Что? — воскликнул Монтэг.

Но девушки перед ним уже не было — она бежала прочь позалитой лунным светом дорожке. В доме тихо затворилась дверь.

— Счастлив ли я? Что за вздор!

Монтэг перестал смеяться. Он сунул руку в специальнуюскважину во входной двери своего дома. В ответ на прикосновение его пальцевдверь открылась.

— Конечно, я счастлив. Как же иначе? А она что думает — чтоя несчастлив? — спрашивал он у пустых комнат. В передней взор его упал навентиляционную решётку. И вдруг он вспомнил, что там спрятано. Оно как будтопоглядело на него оттуда. И он быстро отвёл глаза.

Какая странная ночь, и какая странная встреча! Такого с нимещё не случалось. Разве только тогда в парке, год назад, когда он встретился состариком и они разговорились…

Монтэг тряхнул головой. Он взглянул на пустую стену передсобой, и тотчас на ней возникло лицо девушки — такое, каким оно сохранилось вего памяти, — прекрасное, даже больше, удивительное. Это тонкое лицо напоминалоциферблат небольших часов, слабо светящийся в тёмной комнате, когда,проснувшись среди ночи, хочешь узнать время и видишь, что стрелки точнопоказывают час, минуту и секунду, и этот светлый молчаливый лик спокойно иуверенно говорит тебе, что ночь проходит, хотя и становится темнее, и скороснова взойдёт солнце.

— В чём дело? — спросил Монтэг у своего второго, подсознательного«я», у этого чудачка, который временами вдруг выходит из повиновения и болтаетневедомо что, не подчиняясь ни воле, ни привычке, ни рассудку.

Он снова взглянул на стену. Как похоже её лицо на зеркало.Просто невероятно! Многих ли ты ещё знаешь, кто мог бы так отражать твойсобственный свет? Люди больше похожи на… он помедлил в поисках сравнения, потомнашёл его, вспомнив о своём ремесле, — на факелы, которые полыхают во всю мочь,пока их не потушат. Но как редко на лице другого человека можно увидетьотражение твоего собственного лица, твоих сокровенных трепетных мыслей!

Какой невероятной способностью перевоплощения обладала этадевушка! Она смотрела на него, Монтэга, как зачарованный зритель в театремарионеток, предвосхищала каждый взмах его ресниц, каждый жест руки, каждоедвижение пальцев.

Сколько времени они шли рядом? Три минуты? Пять? И вместе стем как долго! Каким огромным казалось ему теперь её отражение на стене, какуютень отбрасывала её тоненькая фигурка! Он чувствовал, что если у него зачешетсяглаз, она моргнёт, если чуть напрягутся мускулы лица, она зевнёт ещё раньше,чем он сам это сделает.

И, вспомнив об их встрече, он подумал: «Да ведь, право же,она как будто знала наперёд, что я приду, как будто нарочно поджидала меня там,на улице, в такой поздний час…»

Он открыл дверь спальни.

Ему показалось, что он вошёл в холодный, облицованный мраморомсклеп, после того как зашла луна. Непроницаемый мрак. Ни намёка на залитыйсеребряным сиянием мир за окном. Окна плотно закрыты, и комната похожа намогилу, куда не долетает ни единый звук большого города. Однако комната не былапуста.

Он прислушался.

Чуть слышный комариный звон, жужжание электрической осы,спрятанной в своём уютном и тёплом розовом гнёздышке. Музыка звучала так ясно,что он мог различить мелодию.

Он почувствовал, что улыбка соскользнула с его лица, что онаподтаяла, оплыла и отвалилась, словно воск фантастической свечи, которая гореласлишком долго и, догорев, упала и погасла. Мрак. Темнота. Нет, он не счастлив.Он не счастлив! Он сказал это самому себе. Он признал это. Он носил своёсчастье, как маску, но девушка отняла её и убежала через лужайку, и уже нельзяпостучаться к ней в дверь и попросить, чтобы она вернула ему маску.

Не зажигая света, он представил себе комнату. Его жена,распростёртая на кровати, не укрытая и холодная, как надгробное изваяние, сзастывшими глазами, устремлёнными в потолок, словно притянутыми к немуневидимыми стальными нитями. В ушах у неё плотно вставлены миниатюрные«Ракушки», крошечные, с напёрсток, радиоприёмники-втулки, и электронный океанзвуков — музыка и голоса, музыка и голоса — волнами омывает берега еёбодрствующего мозга. Нет, комната была пуста. Каждую ночь сюда врывался океанзвуков и, подхватив Милдред на свои широкие крылья, баюкая и качая, уносил её,лежащую с открытыми глазами, навстречу утру. Не было ночи за последние двагода, когда Милдред не уплывала бы на этих волнах, не погружалась бы в них сготовностью ещё и ещё раз.