— Что?

— Люди ни о чём не говорят.

— Ну как это может быть!

— Да-да. Ни о чём. Сыплют названиями — марки автомобилей,моды, плавательные бассейны и ко всему прибавляют: «Как шикарно!» Все онитвердят одно и то же. Как трещотки. А ведь в кафе включают ящики анекдотов ислушают всё те же старые остроты или включают музыкальную стену и смотрят, какпо ней бегут цветные узоры, но ведь всё это совершенно беспредметно, так —переливы красок. А картинные галереи? Вы когда-нибудь заглядывали в картинныегалереи? Там тоже всё беспредметно. Теперь другого не бывает. А когда-то, такговорит дядя, всё было иначе. Когда-то картины рассказывали о чём-то, дажепоказывали людей.

— Дядя говорит то, дядя говорит это. Ваш дядя, должно быть,замечательный человек.

— Конечно, замечательный. Ну, мне пора. До свидания, мистерМонтэг.

— До свидания.

— До свидания…

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь дней. Пожарнаястанция.

— Монтэг, вы прямо, как птичка, взлетаете по этому шесту.

Третий день.

— Монтэг, я вижу, вы сегодня пришли с чёрного хода. Опятьвас пёс беспокоит?

— Нет-нет.

Четвёртый день.

— Монтэг, послушайте, какой случай! Мне только сегоднярассказали. В Сиэттле один пожарник умышленно настроил пса на свой химическийкомплекс и выпустил его из конуры. Ничего себе — способ самоубийства!

Пятый, шестой, седьмой день.

А затем Кларисса исчезла. Сперва он даже не понял, чемотличается этот день от другого, а суть была в том, что нигде не видно былоКлариссы. Лужайка была пуста, деревья пусты, улицы пусты. И, прежде чем онсообразил, чего ему не хватает, прежде чем он начал искать пропавшую, ему ужестало не по себе, подходя к метро, он был уже во власти смутной тревоги. Что-тослучилось, нарушился какой-то порядок, к которому он привык. Правда, порядокэтот был так прост и несложен и установился всего несколько дней тому назад, авсё-таки…

Он чуть не повернул обратно. Может быть, пройти ещё раз весьпуть от дома до метро? Он был уверен, что если пройдёт ещё раз, Клариссанагонит его и всё станет по-прежнему. Но было уже поздно, и подошедший поездположил конец его колебаниям.

Шелест карт, движение рук, вздрагивание век, голос говорящихчасов, монотонно возвещающих с потолка дежурного помещения пожарной станции:«…час тридцать пять минут утра, четверг, ноября четвёртого… час тридцать шесть минут…час тридцать семь минут…» Шлёпанье карт о засаленный стол. Звуки долетали доМонтэга, несмотря на плотно закрытые веки — хрупкий барьер, которым он пыталсяна миг защититься. Но и с закрытыми глазами он ясно ощущал всё, что быловокруг: начищенную медь и бронзу, сверкание ламп, тишину пожарной станции. Иблеск золотых и серебряных монет на столе. Сидящие через стол от него люди,которых он сейчас не видел, глядели в свои карты, вздыхали, ждали. «…Час сорокпять минут…» Говорящие часы, казалось, оплакивали уходящие минутынеприветливого утра и ещё более неприветливого года.

— Что с вами, Монтэг?

Монтэг открыл глаза. Где-то хрипело радио:

— В любую минуту может быть объявлена война. Страна готовазащищать свои…

Здание станции задрожало: эскадрилья ракетныхбомбардировщиков со свистом прорезала чёрное предрассветное небо.

Монтэг растерянно заморгал. Битти разглядывал его, какмузейный экспонат. Вот он сейчас встанет, подойдёт, прикоснётся к Монтэгу,вскроет его вину, причину его мучений. Вину? Но в чём же его вина?

— Ваш ход, Монтэг.

Монтэг взглянул на сидящих перед ним людей. Их лица былиопалены огнём тысячи настоящих и десятка тысяч воображаемых пожаров, ихпрофессия окрасила неестественным румянцем их щёки, воспалила глаза. Ониспокойно, не щурясь и не моргая, глядели на огонь платиновых зажигалок,раскуривая свои неизменные чёрные трубки. Угольно-чёрные волосы и чёрные, каксажа, брови, синеватые щёки, гладко выбритые и вместе с тем как будтоиспачканные золой — клеймо наследственного ремесла! Монтэг вздрогнул и замер,приоткрыв рот, — странная мысль пришла ему в голову. Да видел ли онкогда-нибудь пожарного, у которого не было бы чёрных волос, чёрных бровей,воспаленно-красного лица и этой стальной синевы гладко выбритых и вместе с темкак будто давно не бритых щёк? Эти люди были как две капли воды похожи на негосамого! Неужели в пожарные команды людей подбирали не только по склонности, нои по внешнему виду? В их лицах не было иных цветов и оттенков, кроме цвета золыи копоти, их постоянно сопровождал запах гари, исходивший от их вечно дымящихсятрубок. Вот, окутанный облаком табачного дыма, встаёт брандмейстер Битти. Берётновую пачку табака, открывает её — целлофановая обёртка рвётся с треском,напоминающим треск пламени.

Монтэг опустил глаза на карты, зажатые в руке.

— Я… я задумался. Вспомнил пожар на прошлой неделе и тогочеловека, чьи книги мы тогда сожгли. Что с ним сделали?

— Отправили в сумасшедший дом. Орал как оглашённый.

— Но он же не сумасшедший!

Битти молча перетасовывал карты.

— Если человек думает, что можно обмануть правительство инас, он сумасшедший.

— Я пытался представить себе, — сказал Монтэг, — что должнычувствовать люди в таком положении. Например, если бы пожарные стали жечь нашидома и наши книги.

— У нас нет книг.

— Но если б были!

— Может, у вас есть?

Битти медленно поднял и опустил веки.

— У меня нет, — сказал Монтэг и взглянул мимо сидящих устола людей на стену, где висели отпечатанные на машинке списки запрещённыхкниг. Названия этих книг вспыхивали в огнях пожаров, когда годы и века рушилисьпод ударами его топора и, политые струёй керосина из шланга в его руках,превращались в пепел. — Нет, — повторил он и тотчас почувствовал на щекепрохладное дуновение. Снова он стоял в передней своего дома, и струя воздуха иззнакомой вентиляционной решётки холодила ему лицо. И снова он сидел в парке иразговаривал со старым, очень старым человеком. В парке тоже дул прохладныйветер…

С минуту Монтэг не решался, потом спросил:

— Всегда ли… всегда ли было так? Пожарные станции и нашаработа? Когда-то, давным-давно…

— Когда-то, давным-давно!.. — воскликнул Битти. — Это ещёчто за слова?

«Глупец, что я говорю, — подумал Монтэг. — Я выдаю себя». Напоследнем пожаре в руки ему попалась книжка детских сказок, он прочёл первуюстрочку…