Дамы, пойманные на месте преступления, жутко смутились,начали что-то бекать и мекать, оправдываясь, и наконец выяснилось, что этасамая мадам де Флао — невероятно щедрая меценатка, одна из тех благотворительниц,на средства которых и выживает сие богоугодное заведение. Потому-то отказать ейв просьбе просто неудобно. «Не-у-доб-но, вы понимаете, Алена Дмитриевна?»

— Ну и что? — сердито спросила вышеназванная. — Я тоже внекотором роде меценатка. Я вам дарила свои книги? Дарила. Они пользуютсяспросом? Пользуются. Ну так дайте мне книжку до субботы. Это же фактически наодин день! Вы ведь уже скоро закрываетесь, а я буду здесь ровно в три, к самомуоткрытию, даже раньше, если нужно, и принесу книгу в целости и сохранности, иваша мадам де Флао сможет ее взять. Ну что случится, если она подождет всегоденек?! Ведь если бы я не нашла книгу, она бы ее вообще никогда не получила!

Дамы призадумались. Конечно, им было неловко, что они такбездарно прокололись. Но сами виноваты! К тому же в доводах Алены былаопределенная логика. И в конце концов библиотекарши, повздыхав, дали-таки ейкнижку, отклонив даже предложение взять залог, а положившись только начестное-пречестное, самое-самое расчестное слово писательницы быть здесь ровнов три часа. Правда, не в субботу, а в пятницу. «Вообще-то, для посетителей вэто время библиотека закрыта, мы работаем с картотекой, наводим порядок в фондах,но от вас книгу примем, раз такое дело», — сказали они. Алена возблагодариласудьбу и добрых женщин, положила книгу в сумку и, прижав к груди, отправиласьдомой. Она была уже на пороге, когда вдруг услышала голос старшейбиблиотекарши:

— Мадам де Флао! Нашлась, нашлась книга вашей матушки!Нашлась! Да, это большая радость. Нет, нет, сейчас не приходите, вы сможетеполучить ее только в субботу. Да нет, сейчас это невозможно, невозможно.Извините, мадам де Флао, но сегодня мы никак…

Уже! Успела! Позвонила! Доложила!

Алена не стала слушать дальнейших причитаний, захлопнуладверь и ринулась прочь с такой скоростью, словно неведомая мадам де Флао моглавыскочить из-за угла и отнять драгоценную книжку. Она так разволновалась, чтоспоткнулась на крутой лесенке, ведущей, как уже было сказано, в подземельезамка Иф, когда идешь сверху вниз, и едва удержалась на ногах.

«Вот был бы кошмар! — подумала она, испуганно приткнувшисьспиной к холодной стене. — Тут и ноги переломать недолго! Нет, теперь будуездить только на лифте!»

Она двинулась дальше, осторожно нашаривая ногой ступеньки,как если бы была инвалидом или беременной женщиной.

Выйдя на улицу, Алена на мгновение задержалась околоподъезда, запоминая номер дома. «11, 11, И! А вовсе не 9а!» — твердила онасамой себе. Затем отправилась к станции метро, чувствуя себя почти счастливойоттого, что никакая мадам де Флао ее уже не догонит, и словно бы впервыенаконец-то осознав, что она в Париже — в Париже! — и солнце светит мягко, иопавшие с платанов листья, те самые les feuilles d`automne, о которых такчудесно поет Ив Монтан, шелестят под ногами, и журчит фонтан на крохотнойплощади, и отбивает шесть раз колокол в прелестной церкви Святого Менарда, ипроносится мимо на велосипеде красивый загорелый парень, посылая ейобольстительную улыбку, а мужчина постарше, но тоже очень симпатичный, сидящийза столиком бистро, играет глазами, глядя на нее поверх радикально-зеленогобокала с коктейлем «Дьявольская мята»…

«Пациент скорее жив, — подумала Алена, отвечая на взглядывзглядами, на улыбки улыбками, на игру игрой (это так же естественно в Париже,как здороваться, извиняться и благодарить), а потом останавливаясь около лоткаи покупая любимое мороженое 1е rhum avec le raisin (то есть ром с изюмом) вкрасивом вафельном виточке. — Да, пациент скорее жив, во всяком случае,сегодня. Ну, спасибо и на том!»

И она пошла дальше давно забытой танцующей походкой, ощущаялоктем край томика, лежащего в сумке, но даже не представляя, что уносит ссобой.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ КОЛЧИНСКОЙ

Прежде чем сесть, наконец, за стол и написать книгу моихmemoires, как это торжественно называет мой сын, который, собственно, иподвигнул меня к сему обременительному занятию, я попыталась понять, зачем этоделаю. Сын говорит: просто ради самих воспоминаний, ради того, чтобы моипотомки (очень трогательно обнаружить такую заботу о будущих поколениях учетырнадцатилетнего мальчика!) знали, как жила их Paieule, прародительница(стало быть, я!), в то страшное время и среди тех страшных событий, которыепотрясли мир и уничтожили великую Россию. Но я все отказывалась последовать егосовету. И без меня найдется немало желающих запечатлеть «для потомства» своевосприятие ужасных дней и лет революции. Когда-нибудь это будет так же малоинтересовать будущие поколения, как расцвет и распад Римской империи. То естьсуществуют, конечно, и, наверное, будут существовать какие-то историки, которыеживут более во времена минувшие, чем в собственном настоящем, но кто читает ихтруды, кого они волнуют? А большинство народу норовит жить в рафинированнойчистоте дня нынешнего, брезгливо сторонясь затхлой пыли веков… Тем более что отРоссии уже мало что осталось, дела там идут все хуже и хуже. До меня долетаютиногда слухи о том, что творится в этой несчастной стране. Ну что ж, наверное,есть особый смысл в том, что поджигатели сами теперь сгорают в разожженном имимировом пожаре. Наверное, если бы их вождь Ленин остался жив, он тоже теперьковырял бы корешки в тундре, как многие из его соратников и сподвижников, и былбы обвинен в шпионаже для всех разведок мира. Например, в пользу французской —ведь он немало лет провел во Франции, на рю Мари-Роз! Парадокс? Ну, Россия —страна парадоксов! Революция пожирает своих героев. А может быть, кровь жертвсжигает их, словно кровь кентавра Несса, которая сожгла Геракла? Это называется— дошли мольбы до Господа… Может быть, и голос моего отчаяния влился в тот хор,который взывал к небесам об отмщении злодеям?