Была среди «сиделиц» ужасная, страшная, мрачного виданемолодая женщина, которая, прожив с мужем чуть ли не полвека, однажды, невынеся его пьяных побоев, ударила его топором по голове, потом разрубиламертвое тело на части и разбросала по улицам. Ее боялись, ее сторонились всезаключенные, и, как ни тесно было в камере, около нее на нарах всегдаоставалось пустое пространство.

Находилась в заключении молоденькая девушка, которая сдавалакомнаты в своем доме, доставшемся ей после смерти матери. Когда пришли красные,ее посадили за то, что среди ее прошлых жильцов были офицеры.

Сидел с нами молчаливый худой человек лет сорока сзадумчивыми, словно бы внутрь себя обращенными глазами и совершенно седымиволосами. Сначала я думала, он какой-нибудь поэт, из тех «витий», которые,обмотав шеи красными шарфами, горлопанили на перекрестках, приветствуяпришествие советской власти, якобы она принесла им долгожданную свободутворчества. Однако потом выяснилось, что он ученый-историк, знаток древнихнаречий. Именно от него я впервые услышала об ожерелье… Впрочем, не станузабегать вперед.

Было в нашей камере несколько офицеров, которые по тем илииным причинам не смогли уйти из города, когда его взяли красные, и попали вплен. Мне показалось, будто одного из них я где-то уже видела, да и онпоглядывал на меня с тем выражением, какое бывает у людей, встретившихслучайного знакомого, но не умеющих вспомнить обстоятельства этого знакомства.В одну из ночей почти всех офицеров вывели, приказав выходить с вещами, и,должно быть, расстреляли во дворе или перевезли на пароход «Кузница», стоявшийнеподалеку от берега и превращенный красными в камеру пыток и казней. О«Кузнице» рассказывали такие страшные вещи, что некоторые предпочитали получитьпулю в лоб при аресте, только бы не оказаться в числе «пассажиров» этогопарохода. Итак, в ту ночь исчезли все офицеры… Правда, следы одного потомобнаружились, этого самого — моего неузнанного знакомого. Но об этом тоже речьвпереди.

Сидела здесь сумасшедшая старуха, по виду настоящаяБаба-яга, называвшая себя княгиней Покровской. Может статься, она таковой ибыла. Арестовали ее за навязчивую идею: заплатить миллион золотых рублей заубийство Ленина. Это предложение она делала чуть не каждому встречному ипоперечному. Конечно, ее пристрелили бы на первом же перекрестке, однакокому-то из большевистских бонз ударило в голову выведать у нее, а существуют лизолотые рубли на самом деле, и если да, то где они хранятся. Поэтому княгиню неприкончили, а беспрестанно водили на допросы, на которых не били, не мучили, анаоборот — вели с нею длинные разговоры и порой подкармливали. Иногда она дажев камеру кое-что приносила и делила еду строго между ослабевшими и больными.Тот же самый вопрос — существуют ли деньги на самом деле? — беспрестаннозадавали ей сокамерники, однако она не говорила ни да, ни нет и, таким образом,морочила голову тем и другим довольно долго, пока среди красных золотоискателейне отыскался какой-то нетерпеливый комиссар, который на допросе начал пугать ее«маузером», приставляя дуло к виску. От испуга у пожилой женщины случилсяразрыв сердца, и тайна золотого миллиона так и осталась нераскрытой.

Словом, можно сказать, что нас в камере было человекдвадцать пять самого разного пошиба, всех слоев общества, и мы умудрялисьуживаться друг с другом без драк и скандалов, без политических споров (оголтелуюкрасную матросню все ненавидели равно — воры и офицеры). На допросы насвызывали редко, например, меня так ни разу и не допрашивали после того, какзадержали. Понимаю, у них не было никаких доказательств моей принадлежности корганизации, кроме чьего-то, как я понимаю, доноса. Ведь и арестовали меня нена месте преступления, а когда я уже ушла с кладбища, уведя оттуда Сокольского.Я с самой первой минуты решила все отрицать и делать вид, будто ходила накладбище навестить могилы отца, матери и младшей сестры. Поди докажи обратное!Хотя я все время именно того и боялась, что у них есть доказательства: устрояточную ставку с предателем и… Но все равно я решила все отрицать. Так вот, меняне трогали, и эта неизвестность, это напряжение длились несколько дней, так чтоя начала нервничать и бояться, что меня просто вызовут из камеры да поставят кстенке без всяких допросов. В конце концов я почти потеряла сон. Да еще у настам было очень душно, иногда ночами я спать не могла от одной только духоты. Втакую бессонную ночь, когда мои соседи тяжело храпели, стонали, бранились илиплакали во сне, я подползла к двери, легла там на полу, ловя хоть малую струйкувоздуха, проникавшую в щель между дверью и порогом, и вдруг услышала шаги иголоса, означавшие, что в тюрьму привели новую жертву красных.

* * *

Алена собиралась сесть за книжку сразу, как придет домой.Однако сразу не получилось. Она начисто забыла, что сегодня Марина с мужемсобирались в кино, а значит, Алене предстояло нянчиться с их дочкой Лизонькой.

Марина — добрая знакомая нашей героини. По приглашениюМарины Алена приехала в Париж, в ее прелестной квартире на рю де Провансостановилась, также как останавливалась прошлым летом. Нынешним же летом Маринас дочкой посетили историческую родину и несколько дней пожили в Аленинойквартире в Нижнем Новгороде перед тем, как уехать в Городец, к Марининымродственникам. Отношения у Алены с Мариной отличные, хотя и чуточкуофициальные. Марина намного младше Алены, поэтому обращается к ней на «вы».Алена вообще со всеми на «вы», даже с Игорем переходила на «ты» только впостели… Стоп, мы же договорились о нем больше не вспоминать! А с Лизочкой унее отношения совершенно неофициальные: девочка убеждена, что Алена — еесобственность, кто-то вроде доброй тетушки (ладно хоть не бабушки!), а потому судовольствием остается на ее попечении, когда маме с папой нужно куда-нибудьпойти. Так что они мирно попели караоке из русских мультиков (в принципе, Аленаненавидит караоке, но для детских песен делает исключение), потом Алена сделалакотлеты, накормила ребенка, искупала и отнесла в кроватку.

— Качай, — прошептала Лизонька, положив голову на ее плечо.— Качели!

Это означало, что ее надо еще немножко поносить на руках покомнате и попеть про крылатые качели, которые летят, летят, летят…

— Давай другую! — взмолилась Алена. — Я тебе про качели ужераз двадцать сегодня спела!

— Давай другую, — согласилась Лизонька, перекладывая головуна другое Аленино плечо. — Кунека.

«Кунека» — стало быть, надо петь про кузнечика.

— В траве сидел кузнечик, — покорно завела Алена, делаяэтакое гоу-гоу с ноги на ногу, — совсем как огуречик, зелененький он был,зелененький он был!

Закончив печальную песенную историю и укладывая Лизоньку,она спросила наконец:

— Ну что, спатеньки? Пока-пока?

— Пока-пока, — согласилась Лизонька и вдруг вскочила: