Рю де Баланс, 9а или 11? 11 или 9а?.. Дома в Париже обычностоят сплошняком, занимают целый квартал, и на наш нормальный, человеческий,русский взгляд это вообще один дом. Этакая великая стена. Однако французыприсваивают номер каждому подъезду, каждой двери! Так вот, обе двери — 9а и 11— были похожи до одурения. Особенно тем, что обе были закрыты. Цифры кодовыхзамков являли собой некую неразгадываемую каббалу, и даже наивернейшаяроссийская примета: нажимай на самые стертые цифры — и откроешь любой замок,тут не срабатывала, потому что все имели девственно-новехонький вид.

Алена пометалась между дверьми, пометалась, ну а потом, каку нас, у русских людей, водится, призвала на помощь вышние силы.

— Черт! — сказала она вполголоса, но от всей души. — Черт,да где же эта несчастная библиотека?

В то же самое мгновение («вдруг» — как обожают писатьдамы-детективщицы, к числу которых, заметим в скобках, принадлежала и нашагероиня) дверь с номером 11 открылась и оттуда показалась дама — особапреклонных, даже очень преклонных лет. Но если возможно в восемьдесят (хотя ейвполне могло оказаться и девяносто лет) выглядеть хорошо, то она выгляделаочень хорошо. Нет, пожалуй, просто классно!

Вообще-то, Алена любила смотреть на красивых немолодых дам.Это внушало ей некоторое утешение: если они могут так выглядеть в запредельныегоды, может, удастся то же самое и ей? Если доживет, конечно. А то вдруг даповезет умереть еще относительно молодой и более или менее красивой…

Короче, дама, вышедшая из заветной двери, была простозагляденье. Изящная, стройная, миниатюрная, прямая, как тростиночка, плечи непоникли, голова не трясется, ноги не дрожат, живот не висит, прическа состоитиз продуманно-беспорядочных синевато-седых, словно зимнее облако, прядей. Всееще красивое ее фарфоровое лицо тронуто легким румянцем (но не румянами!),подкрашено в самую меру, почти полное отсутствие мимических морщин говорило отом, что перед Аленой предстала почитательница ботокса, рестилайна, подтяжек иразных прочих современных косметических «примочек», которые поганой метлойизгоняют прочь самомалейшие признаки старости. Одежда дамы выдавала истиннуюфранцуженку, на которой шедевром смотрелось бы даже платье какого-нибудьМосшвейпрома образца семидесятых годов минувшего столетия и обувь фабрики«Красный треугольник». Впрочем, дама была одета в изделие парижских мастеровprete-a-porte, a на обувь Алена посмотреть не успела.

— Bonjour, madame, excusezmoi, vous ne connaissez pas, ouifi il у a une bibliotheque russe? [4] — старательно построила Аленаизысканно-вежливую фразу (французский язык у нее отнюдь не отскакивал от зубови был, мягко говоря, ученическим). Впрочем, ей удалось не только построить, нодаже выговорить эту фразу, ни разу не споткнувшись. И все же, судя по всему,она допустила какие-то ошибки, потому что прекрасная старушенция посмотрела нанее с нескрываемым отвращением и прошипела сквозь отличные белые зубы:

— Ждэш! Пэрвый етажь! Читат можэш?

Вообще-то, подразумевается, что человек, идущий вбиблиотеку, как минимум обучен грамоте, поэтому вопрос дамы был неуместен.Однако тотчас выяснилось, что это юмор у нее такой, типа, ирония: она ткнулапальцем в небольшую аккуратную карточку, прикрепленную около кнопки,автоматически открывающей дверь: «Bibliotheque russe Tourguenev», a вслед затем исчезла.

То есть она, очень возможно, ушла, как все люди ходят, а непровалилась сквозь землю, не улетела на помеле и не проделала чего-нибудь стольже экстраординарного («Extraordinaire!» — обожают восклицать французы то идело, по поводу и без повода). Однако Алена таких тонкостей не заметила, потомучто во все глаза смотрела на карточку, которой, она могла бы поклясться,несколько мгновений назад здесь не было.

Впрочем, наша героиня и сама не слишком-то верила своимсобственным клятвам. К примеру, три месяца назад она готова была поклясться,что некий молодой человек по имени Игорь, в которого она была без памяти и безрассудка влюблена, тоже любит ее. Однако он оказался к ней клиническиравнодушен, и когда это открылось (самым пошлым, самым тривиальным образом!),даже не попытался вернуть былое, а принял разрыв, глазом не моргнув и бровью неповедя. А еще в ту минуту Алена готова была поклясться в том, что разрыв свозлюбленным мальчишкой (Игорь был много младше ее) переживет если нелегко ипросто, то с достоинством, что обида закалит ее гордость, укрепит сердце и всетакое. Однако.., однако разрыва она все-таки не пережила, увы. Так что ныне погороду Парижу ходила очень симпатичная, даже красивая, улыбчивая и приветливаяоболочка, а суть ее, суть прежней Алены Дмитриевой, которая некогда сияла исверкала счастьем и любовью, умерла. Да, умерла, но отнюдь не покоилась в мире,а непрестанно мучилась в аду воспоминаний. И никакие «припарки» местногозначения, вроде неустанной и беспрестанной работы, писания новых и новых книг,даже поездок в волшебный Париж, воскреснуть ей не помогали. Если мы скажем, чтосуществовала она отныне лишь для исполнения долга перед любимым издательством«Глобус», это не будет слишком большим преувеличением.

Так вот о клятвах… Нет, с клятвами мы уже покончили. Так вото табличках! Табличка с надписью «Bibliotheque russe Tourguenev» была, конечно,здесь и прежде, просто рассеянная писательница ее не заметила. Она вообщеничего не видела дальше своего носа, ну а надпись находилась все-таки на некоторомрасстоянии от него.

Налюбовавшись на оную и подивившись своей рассеянности,Алена вспомнила еще кое-что удивительное: дама-то говорила как бы по-русски, нос непонятным каким-то акцентом, твердым и шипящим. И загадочное «ждэш» означалововсе не то, что бестолковая Алена ждет неведомо кого или чего, а являлосьнаречием «здесь». Здесь, мол, находится Тургеневская библиотека, здесь, поняла,русская дура?

— Oui, — сказала вышеназванная уже неведомо кому, так какстояла перед дверью одна-одинешенька, причем сказала почему-то по-французски.Продолжая машинально бормотать:

— Да, спасибо, в смысле merci, я все поняла, — Алена нажалана кнопку и вошла в открывшуюся дверь, недоумевая, как ей только могла взбрестимысль о номере 9а. Не иначе, черт попутал, тот самый, которого она недавнопомянула.