Дядя Никита поскрёб ногтем таракано-огурца в скафандре и с хвостом.

– А почему вы сказали, что это… этот… космический камень? – Ивану пришлось начать всё сначала.

– Космичикус-информатус, – кивнул дядя Никита. – А это потому, что надо уметь расшифровывать послания из других миров. Трещины, узоры, разводы – это тебе, Ванёк, не просто так. Это сообщения. Правда, за долгие годы они поистёрлись. Но надежда восстановить послания – жива.

Дядя Никита поднял палец к небу, и Иван машинально проследил за ним глазами. Но до неба дело не дошло. Взгляд запнулся по дороге за парня в белых штанах и тёмных очках, который прогуливался мимо.

– А вот ещё одна загадка, – прошептал дядя Никита, переведя палец в сторону таинственного прохожего. – Этот субъектус-белоштанус шныряет и шныряет вокруг сопки.

– Вокруг какой сопки? – удивился Иван.

– Ну, вокруг холма, вокруг дачи тополиной, ходит всё в тёмных очках. Как утром приехал, так и ходит… – объяснил сторож. – Я уж думаю, может, он Терёхин родственник. Дальний. Она всё время старается нос сунуть не в свои дела, и этот шастает, шастает… Я, Ванька, таких людей ну терпеть не могу. Хитрых таких. Если тебе что надо, ты вот подойди да спроси, я тебе завсегда отвечу, и нечего вынюхивать…

Иван принял предложение вести разговор напрямик:

– Дядя Никита, а на Тополиной даче, когда хозяина нет, кто-нибудь бывает? Может, вы какого бомжа пожить пустили, у вас же ключи есть…

– Ты, Ванька, глупости не говори. Никого там не бывает. Потому что я за ней смотрю. Чтоб никто ничё не утащил. И идею не украл. А я свою работу всегда выполняю на все сто. Я к этой даче близко никого не подпущу. Не на того напали! Конкуренты паршивые!

– Идеи – это сейчас дорого стоит, – кивнул Иван. – Вы здорово из дерева режете, с тараканами вот ещё работаете… Ой, то есть с камнями…

– Ладно, тебе скажу, – польщённый незатейливой лестью, кивнул дядя Никита. – Послания на камне наделяют камень необычными свойствами. Например, хочешь ты, чтобы этот камень лечил печень, начерти одно. А хочешь, чтобы он метко летел в цель, – то другое. Это факт. Но расшифровать трудно.

Дядя Никита опять уставился в свой камень, пытаясь разгадать инопланетное сообщение. Молчание затягивалось.

– Надо испытание провести, если не сразу понятно, что это за послание, – предложил Иван. – К печени приложить или в цель кинуть.

– Соображаешь! – обрадовался сторож и приложил камень к животу. Результат не заставил себя ждать – в пузе заурчало, дядя Никита поморщился и на время решил удалиться в домик за избушку.

– А ты пока на меткость проверь, – доверил он внеземной камень Ивану.

Иван повертелся в поисках цели и наконец остановился на сучке, торчавшем из Терёхиного забора.

Если бы это было кино, то можно было бы замедлить плёнку и увидеть, как медленно летел камень, пущенный нетренированной Ванькиной рукой, – с одной стороны. И как медленно с другой стороны забора вспархивал на штакетину петух Прокоп. Они – петух и камень – встретились, и Прокоп, раненный в грудь, тут же свалился обратно на свой участок. Через секунду раздался крик бабки Терёхи.

– Петухо-убивалос-оралос-открывалос, – моментально определил вид камня Иван и поспешил присесть, чтобы его не заметили из-за резного невысокого забора дяди Никиты. Как нарочно, Ванька угодил ногой в острый скребок для чистки обуви, ойкнул и, зажимая рану, гусиным шагом метнулся к зарослям малины. Терёха заметила шевеление в кустах и открыла боевые действия. Внеземной объект, оказалось, обладал удивительной способностью попадать во всё живое. Отправленный в полёт бабкой Терёхой, он прилетел Ивану прямо в темечко. Убийца петухов упал в малиновые дебри и на время отключился. А остальной дачный посёлок вовсе не отключился, а отлично слышал вопли Терёхи по поводу хулиганья, которое без конца убивает её петуха и объедает малину.

Иван плохо помнил, как и когда добрался до своей кровати.

Ивану было плохо, особенно в голове и на ней. Шишка сзади выпирала даже из-под прилично отросшей шевелюры. Оставленные малиновыми колючками глубокие борозды на лицевой части ярко краснели, напоминая раскраску воина какого-нибудь кенийского племени. Тошнота подкатила к горлу, и Ванька, подумав, что всё же получил сотрясение мозга, галопом рванул на улицу прямо через окно, скатившись по приставленной к наружной стороне стены лестнице.

В самом дальнем углу сада, в клубничных грядках кто-то копался. Кто-то что-то явно закапывал, прячась за Отелло. Кто-то в белом…

– Убийцы не ходят в белом, – вытерев губы, смутно подумал Иван. – На нём кровь слишком заметна. В белом ходят врачи и привидения…

Но, несмотря на это, Иван прокрался в кухню, прополоскал рот, взял прислонённый к печи топор, вышел на двор и, прячась за кустами смородины, пополз к клубничным грядкам. Из-за смородины ему было совершенно не видно, что делает убийца. «Ничего, закопать труп – дело долгое, – думал Иван. – Я успею подползти, а топор – для самообороны, если убийца на меня бросится. Вот уже совсем близко…»

– Где моя леечка? – грозно спросил убийца.

Иван пулей вылетел из-за смородины. Стаська в белой ночной рубашке стояла между грядок вся перепачканная землёй.

– Ой, Ванечка! – мило заулыбалась она. – Ты не спёр мою леечку?

Рассмотрев лицо друга, Стася добавила новый вопрос:

– Ты… ушёл в индейцы? Вместе с моей леечкой?

– Что? – спросил Иван, ошеломлённый превращением убийцы-трупозакапывателя в полуголую Стаську. – Ты что делаешь?

– Мне надо лейку, чтобы полить усы, – терпеливо объяснила Стася. – Ты её не видел?

– Что полить? – переспросил Иван и попытался почесать нос топором.

– Ой, Ваня, а зачем тебе топор? – заинтересовалась Стася. – Ты решил нарубить немного клубники на завтрак?

– Э-э… я на дроздов охочусь, – промямлил Иван, чувствуя, что не стоит посвящать общественность в его мысли по поводу убийцы, закапывающего труп на грядке.

– С топором? – изумилась Стася. – Класс. Ты бы ещё их атомной бомбой стукнул. А вот где моя леечка? Понимаешь, Сашка вчера сказала, что клубника размножается усами. Я думаю, можно усами и что-нибудь другое размножать. Картахену, например. Я хотела отрезать у Картахены усы, посадить на грядку и вырастить много-много котяточек. Штук пятьдесят. Или сто.