Тут же стал с младшим стреляться. А тотдрожит, лицо белее полотна, потому что брат все кричит и лекаря к себе неподпускает. От нервов выстрелил студент первым, не успев толком прицелиться, и,конечно, смазал. Тут-то Владимир Львович над ним и покуражился. Поставил насамый барьер, в десяти шагах, и долго дуло наводил. Секунданты уж думали,пожалеет мальчишку, попугает да в воздух выстрелит. Но Бубенцов рассудилпо-своему.

Студент стоял перед ним боком, да еще ипистолетом на всякий случай чресла прикрывал. Колени подгибаются, по лицухолодный пот стекает. Только голова всё дергается — то на черную дыркубубенцовского дула, то вбок, на раненого брата. Вот Владимир Львович и подгадалмомент, когда юноша был профилем повернут — снес ему тяжелой пулей подбородоквчистую.

В общем, убить братьев не убил, а род пресек,как грозился. У старшего потомства отныне быть не могло, а за младшего кто жтеперь пойдет, когда у него лицо снизу фуляром прикрыто, слюна в отстойникстекает, да и говорит так невнятно, что без привычки не разберешь.

История с двойной дуэлью вызвала много шума, иполучил Бубенцов суровое наказание — десять лет крепости. Там бы и гнить ему вкаменном мешке, но чем-то этот жестокий мститель заинтересовал самогоКонстантина Петровича. Не один, не два и не десять, а много больше раз навешалобер-прокурор узника в каземате, вел с ним тихие, проникновенные беседы очеловеческой душе, об истинном смысле православия и о крестном пути России. Итакое эти разговоры возымели на Владимира Львовича воздействие, что увидел онсвою грешную жизнь совсем в ином свете и устрашился. Говорили, что через этопрозрение открылся ему дар слезный, и нередко бывало, что они вдвоем сКонстантином Петровичем вовсе ни о чем не говорили, а просто плакали имолились. Стал арестант склоняться к тому, чтобы постриг принять, а затем, повсей вероятности, и схиму, но Константин Петрович не позволил. Сказал, рано вамеще, недостойны вы служить Властителю Небесному, пока не искупили своей виныперед властителем земным. Мол, послужите-ка сначала на службе невидной,скромной, нестяжательной, поучитесь смирению и благочестию. Бубенцов былсогласен и на это, лишь бы угодить своему наставнику. И что же — выпросилобер-прокурор у государя высочайшее помилование для осужденного и взял его ксебе в ведомство доверенным чиновником.

Известно, что более всего мы любим не тех, ктосделал нам благо, а тех, кого облагодетельствовали сами и кто, по вечномунашему заблуждению, якобы должен испытывать к нам беспредельнуюпризнательность. Очевидно, именно поэтому Константин Петрович полюбилспасенного им грешника всей душой и стал возлагать на него немалые надежды, темболее что Бубенцов, по всеобщему признанию, выказал себя работником талантливыми неутомимым. Рассказывают, что он и в самом деле совершенно преобразился, с бретерствомпокончил полностью, да и с женским полом стал вести себя не в примеросмотрительней. С первой ответственной миссией искоренением скопчества в однойиз северных губерний — Владимир Львович справился так решительно и энергично,что заслужил наивысшую похвалу от своего благодетеля и, более того, былудостоен высочайшей аудиенции. Разумеется, на всякого любимца Фортуны сыщутся излые языки. Про нового обер-прокурорского фаворита говорили, что он озабочен нестолько великим будущим России, сколько своим собственным в этой будущей Россиибудущим, но, в конце концов, разве не приложим сей упрек ко всемгосударственным мужам, за очень редким исключением?

Вот какого необычного посланца направилавысшая церковная власть в сонное заволжское царство, чтобы произвести в немпереворот и смятение. А метода, к которой прибег Владимир Львович длядостижения своих пока еще не вполне ясных целей, была настолько оригинальна,что заслуживает подробного описания.

* * *

Первым делом эмиссар Святейшего Синода сделалряд визитов, причем начал с губернатора, как того требовали учтивость иофициальный характер поездки.

Антон Антонович, уже получивший о столичномгосте все указанные выше сведения, ожидал увидеть неофита, этакогоМатфея-мытаря, самую опасную разновидность вероблюстительского племени, ипотому заранее настроился на крайнюю осторожность. Зато Людмила Платоновна, чьюфантазию потрясло не столько духовное возрождение сего Кудеяра, сколько егобылые прегрешения, была настроена решительно и непримиримо, хоть внутренненемножко и замирала сердцем. Губернаторше рисовалось, как в ее уютной гостинойобъявится инфернальный красавец, погубитель невинных дев, волк в овечьей шкуре,и приготовилась, с одной стороны, не поддаться его сатанинским чарам, а сдругой, с самого начала поставить супостата на место, ибо Заволжск — это ему неразвратный Санкт-Петербург, где женщины легкодоступны и безнравственны.

Нечего и говорить, что с такой репутацией, каку Бубенцова, да еще на провинциальном безрыбье, любой мужчина, хоть бы и неслишком авантажной наружности, имел бы все шансы показаться если не писанымкрасавцем, то по крайней мере «интересным типажем».

И все же в первую минуту губернаторша испыталаглубокое разочарование. В гостиную с поклоном вошел субтильный, если не сказатьтщедушный, господин на вид лет тридцати, до чрезвычайности подвижный в суставах(«вихлястый» — определила Людмила Платоновна, любившая формулировки емкие ипростые). Впрочем, справедливости ради признала она, визитер был отличносложен, а во всей его узкой фигуре ощущалась упругая гибкость рапирного клинка,но это делало Владимира Львовича невыигрышно похожим на местного франтика мсьеДюдеваля, учителя танцев из Заволжского пансиона благородных девиц. И лицомБубенцов оказался не красавец: черты острые, хищноватые, нос клювом, светлыенемигающие глаза чем-то напоминают совиные. Некоторую привлекательность этойфизиономии, пожалуй, придавали только брови вразлет и пушистые ресницы. ЛюдмилаПлатоновна предположила, что ими-то он своих несчастных жертв и соблазнял.Однако для того, чтобы понравиться хозяйке губернаторского особняка,требовались достоинства посущественней, что она и дала ему понять, не дав рукидля поцелуя.

При начале разговора петербургский фертпонравился ей и того меньше. Голос у него оказался негромкий, ленивый, снебрежным растягиванием гласных. По лицу вяло гуляла скучливо-любезная улыбка.

Впоследствии, когда заволжане получиливозможность узнать Владимира Львовича получше, стало ясно, что такова была егообычная манера при первой беседе с незнакомыми людьми, если только он непоставил себе цели произвести на собеседника некое особенное, нужное емувпечатление. Тем сильнее был эффект внезапных метаморфоз, когда вялость ипустословие сменялись напором и неожиданными touche[2] — этим приемом Бубенцоввладел в совершенстве.