Однако «агент реакции» оказался вовсе нестрашен. Во-первых, он выказал полнейшее отсутствие всякого обскурантизма исовершенно свободно говорил о новой литературе — о графе Толстом и даже офранцузской натуральной школе, о которой в городе пока знали больше понаслышке.Изрядное впечатление произвел и острый как бритва язык гостя. Когда инспекторнародных училищ Илья Николаевич Федякин, слывший у прогрессистов язвой, какихмало, попробовал дать чересчур самоуверенному говоруну укорот, выяснилось, чтоВладимир Львович туземному зоилу не по зубам.

— Приятно слышать такие смелые суждения из устслужителя богобоязненности, — сказал Илья Николаевич, иронически щуря глаза ипоглаживая бороду, что у него обозначало нешуточное раздражение. — Собер-прокурором, поди, частенько этак вот о физиологической любви у Мопассанарассуждаете?

— «Физиологическая любовь» — это масломасляное, — тут же срезал оппонента Бубенцов. — Или у вас в Заволжске все ещепреобладает романтический взгляд на отношения между полами?

Олимпиада Савельевна даже покраснела — так неловкоей стало перед умным человеком, что Федякин сидит у нее на самом почетномместе, во главе стола, и поспешила высказаться против всякого ханжества ипритворства в половом партнерстве.

С почтмейстершей проворный петербуржецпоступил еще решительней, чем с губернаторшей. Когда уходил — раньше всехпрочих гостей, словно давая им возможность обстоятельно перемыть ему косточки,— Олимпиада Савельевна, к тому времени уже совершенно ослепленная столичнымблеском, вышла проводить дорогого гостя в прихожую. Протянула руку для пожатия(целовать у прогрессистов, разумеется, было не в заводе), и Бубенцов руку взял,но не за кисть, а за локоть. Мягким, но поразительно властным движениемпритянул хозяйку к себе и, ни слова не говоря, поцеловал в уста так крепко, чтоу бедной Олимпиады Савельевны, которую за все двадцать девять лет жизни никтоеще так не целовал, ноги сделались будто ватные и потемнело в глазах. К гостямона вернулась вся розовая и самым энергичным образом пресекла попыткимстительного Ильи Николаевича денигрировать ушедшего.

Таким образом, посланец Константина Петровичав первый же день пребывания в губернии завел приязненные отношения с обеимизаволжскими царицами, причем дружба с Олимпиадой Савельевной была особенноприятна еще и тем, что дом этой дамы непосредственно примыкал к зданиюпочтамта, где директорствовал ее супруг, с которым Бубенцов очень скоро тожеоказался на приятельской ноге, так что без церемоний заходил к нему в кабинет иимел неограниченный доступ к единственному на все Заволжье телеграфномуаппарату. Этой привилегией Владимир Львович усердно пользовался и дажеобходился без помощи телеграфиста, поскольку, как выяснилось, превосходно умелобращаться с хитроумной машиной Бодо. Иной раз бывало, что синодский инспекторзаглядывал на почтамт и за полночь, что-то там отправлял, получал и вообщедержался как у себя дома.

* * *

Но если среди местных дам триумф балтийскоговаряга был сокрушителен и несомненен, то с мужчинами вышло менее гладко.

Единственным явным завоеванием на этом поприще(почтмейстер Шестаго не в счет, потому что лицо несамостоятельное) дляБубенцова стал союз с полицмейстером Лагранжем.

На то имелись свои причины. ФеликсСтаниславович Лагранж в городе был человеком новым, присланным взамен недавнопочившего подполковника Гулько, многолетнего верного помощника во всехначинаниях Антона Антоновича и владыки Митрофания. Покойника у нас все любили,все к нему привыкли, и министерского назначенца приняли настороженно. Новыйполицмейстер был мужчина крупный, красивый, с аккуратными височками и живописнонафабренными усами. Вроде и услужлив, и к начальству почтителен, но архиерею непонравился — сам напросился ходить к преосвященному на исповедь, а словаговорил неискренние и чересчур интересничал по части набожности.

Заволжск полицмейстеру тоже не угодил. Преждевсего тем, что очень уж смирен и бессобытиен. По счастью, в губернии вовсеотсутствует революционная зараза, потому что до Митрофания и барона оназавестись не успела, а после было не с чего. Ни больших мануфактур, ниуниверситетов у нас нет, особенных социальных несправедливостей тоже ненаблюдается, а какие есть, на те можно пожаловаться начальству, так чтобунтовать вроде бы и незачем. Вопреки государственному обыкновению, в губерниидаже нет собственного жандармского управления, потому что раньше, когда было,служащие от безделья спивались или впадали в меланхолию. Полицмейстер вЗаволжске заодно ведает и всеми делами жандармской части, на что первоначальнои польстился Феликс Станиславович, когда соглашался на это назначение. Это ужон потом понял, как жестоко подшутила над ним судьба.

Обстоятельства, при которых завязалась дружбаБубенцова с полицейским предводителем, остались неведомы для местных жителей,хотя от их внимания вообще-то мало что укрывается, и произошло это сближениетак стремительно, что возник слух: инспектор в губернию не просто такприпожаловал, а по тайной ябеде Лагранжа, который решил не мытьем, так катаньемобратить к своей персоне взоры высшей власти. Во всяком случае, после прибытиясинодального инквизитора Феликс Станиславович произвел демонстрацию вовсеперестал ходить на исповедь к преосвященному.

Итак, в считанные дни Бубенцов произвел вЗаволжске настоящий coup d`etat[3], захватив почти все стратегические пункты:администрацию в лице Людмилы Платоновны, полицию в лице Феликса Станиславовичаи общественное мнение вкупе с почтой и телеграфом в лице Олимпиады Савельевны.Оставалось прибрать к рукам власть церковную и судебную, но тут-то и вышлаосечка.

* * *

Владыка, к которому Бубенцов явился в пятницу,наутро после первых своих визитов, был с непрошеным проверяльщиком суров и,уклонившись от пустых разговоров, сразу спросил, в чем, собственно, состоятцель приезда и полномочия синодального эмиссара. Владимир Львович немедленнопеременил манеру (а начинал этак постно-благостно, с цитатами из СвященногоПисания) и коротко, деловито изложил суть своей миссии: