— В общем, на-ко вот, прочти. Письмо вчерапришло. Если скажешь, что блажит старуха, из ума выжила, я ей отпишу что-нибудьуспокоительное, да и деле с концом.

Митрофаний вынул из рукава подрясника письмо,передал Пелагии.

Сестра пальцем прижала дужку очков кпереносице, стала читать. Дочитав, встревоженно спросила:

— Кому бы понадобилось собак травить? И зачем?

От серьезности вопроса владыка испыталоблегчение и конфузиться сразу перестал.

— То-то и оно, зачем. Рассуди сама. МарьяАфанасьевна — старуха богатая, в наследниках недостатка не имеет. Дети у неепоумирали, есть внук и внучка — княжата Телиановы. И еще бессчетная дальняяродня, приживалы там какие-то, приятели всякие. Женщина она добрая, новздорная. И привычку самодурскую имеет — чуть не каждую неделю вызывает изгорода стряпчего и духовную наново переписывает. На кого осерчает — вычеркиваетиз завещания, кто угодил — долю увеличивает. Вот о чем и дума моя. Проверитьбы, Пелагиюшка, кого она там в последний раз по духовной облагодетельствовала.Или, наоборот, на кого осерчала и грозится наследства лишить. Иного смысла вэтом диком собакотравстве я не вижу, кроме как если кто задумал таким манеромсаму старушку в могилу загнать. Видишь, как она из-за пса этого расхворалась. Аесли бы оба околели, тут бы Марью Афанасьевну и схоронили. Как тебе мояпрепозиция? — обеспокоенно спросил епископ свою проницательную питомицу. — Неслишком невероятна?

— Опасение резонное и очень вероятное, инойпричины и в голову не приходит, — одобрила инокиня, однако же добавила: — Хотя,конечно, надо бы на месте побывать. Может, и какая другая причина сыщется. Авелико ли у вашей тетеньки состояние?

— Велико. Имение большое, содержится вобразцовом порядке. Леса, луга, мельницы, льны, овсы первостатейные. Еще икапитал, денежные бумаги в банке. Не удивлюсь, если все вместе к миллионубудет.

— А наследников ее вы, владыко, знаете? Оченьуж много нужно подлости иметь, чтобы такое дело затеять. Пожалуй, напрямуюубить, и то грех не тяжелее получится.

— Это ты с Божеской позиции смотришь, иправильно делаешь. Но человеческие законы от Божьих далеки. Напрямую убить —это ведь полиция допытываться будет, кто да зачем. Так и на каторгу угодишь. Асобачек потравить — грех в человеческом смысле небольшой, в юридическом и вовсеникакой, старушку же этим способом убьешь еще верней, чем ножом или пулей.

Пелагия руками взмахнула, так что вязанье унее полетело на пол:

— Большой это грех в человеческом смысле, оченьбольшой! Даже если бы эта ваша Марья Афанасьевна исчадием ада была и кто-тообиженный хотел с ней счеты свести, то в чем же невинные твари виноваты! Собака— существо доверчивое, привязчивое, от Господа и верностью, и любовным даромтак щедро наделенное, что и людям не вред бы поучиться. Я полагаю, владыко, чтособаку еще хуже, чем человека, убить.

— Ну, ты это язычество мне брось! — прикрикнулпреосвященный. — Чтоб я такого больше не слышал! Сравнила душу живую с тварьюбессловесной!

— Что ж с того, что бессловесной, — неунималась упрямая монашка. Вы собаке в глаза заглядывали? Вот хоть Жуку вашему,что у ворот на цепи сидит? А вы загляните. У Жука глаза подушевнее и поживее,чем тусклые плошки вашего драгоценного Усердова!

Открыл было рот владыка, чтобы дать волюправедному гневу, но остановил себя. В последнее время вел он борьбу с грехомсердечной свирепости, и иногда получалось.

— Недосуг мне дворовым псам в глазазаглядывать, — сухо, с достоинством молвил епископ. — Усердова же не трогай, онаккуратен и исполнителен, а что до его души трудно добраться, так это характертакой. И препираться с тобой я не стану, тем более из-за очевидного. Скажиодно: сделаешь, о чем прошу?

— Сделаю, отче, — поклонилась инокиня.

— Тогда вот тебе послушание. Ступай вДроздовку. Прямо нынче. Передашь Марье Афанасьевне мое благословение и письмо,какое дам. Успокой старушку. А главное — выясни, что там у них такое творится.Если обнаружишь злой умысел — пресеки. Ну да что тебя учить, сама знаешь. Ипока ясности не достигнешь, не возвращайся.

— Владыко, — встрепенулась Пелагия. — У меня всубботу уроки в школе.

— Ну, на уроки придешь, а после снова вДроздовку. И будет, ступай. Подойди только, благословлю.

* * *

Прежде чем сестра Пелагия отправится впоместье генеральши Татищевой, необходимо сделать кое-какие географическиепояснения, без которых человеку, никогда не бывавшему в Заволжске, будет трудненькоповерить и даже просто понять, как могло произойти все то, что воспоследовало вдальнейшем.

Главное действующее лицо в этой истории —Река, величайшая и славнейшая не только в России, но и во всей Европе.Губернская столица выстроена на левом берегу, над крутым яром. Здесь течениевод стеснено с обеих сторон утесами, и оттого знаменитый своей величавостьюпоток на время утрачивает благодушие, переходит с рассеянной неспешности нарысистый бег, пенится барашками, крутится темными водоворотами и ведетмноговековую осаду Заволжского отвеса, подсекая высокий обрыв коварнымиапрошами. Ниже, верст через пять, левобережная круча постепенно выравнивается,сменяется песчаными отмелями, так что Реке становится привольней, и она,отдуваясь после вынужденной пробежки, растекается вширь чуть не на версту. Нопередышка эта временная — как раз там, где расположена Дроздовка, упрямый берегснова резко дыбится кверху; помещичий дом и сад вознесены высоко над воднымпростором, отчего открывающийся оттуда вид по праву считается красивейшим вовсей округе.

Так что путь сестре Пелагии лежал в южномнаправлении, через Казанскую заставу на Астраханский шлях, что тянется вдольРеки, послушно следуя всем ее прихотливым изгибам и никогда не удаляясь от нееболее чем на пять верст.

Перед тем как покинуть свою комнатку наархиерейском подворье, по-монастырски называемую кельей, Пелагия по давнейсуеверной привычке открыла Евангелие и ткнула пальцем в первую попавшуюсястрочку. Послушание на сей раз ей выпало нестрашное и, можно даже сказать,пустяковое, но такой уж у монахини был обычай. Однако строчка (из «Посланиясвятого апостола Павла к Феликсийцам») выпала явно не случайная, содержащая всебе не то подсказку, не то предостережение:

«Блюдитеся псов и блюдитеся злых делателей».