— Владыко, вам отлично известно, чтосовременная государственная линия в отношении религиозного обустройства Россиизаключается во всемерном усилении руководящей и наставляющей роли православиякак духовной и идейной опоры империи. Держава наша велика, но неустойчива,потому что одни верят в Христа трехперстие, другие двуперстно, третьи слеванаправо, пятые признают Иегову, а Христа отвергают, шестые и вовсе поклоняютсяМагомету. Думать можно и должно по-разному, но вера у многонациональногонарода, который хочет остаться единым, должна быть одна. Иначе нас ждут раздор,междуусобица и полный крах нравственности. Вот в чем состоит кредо КонстантинаПетровича, и государь придерживается того же взгляда. Отсюда и настойчивыетребования, с которыми Святейший Синод обращается к архипастырям тех губерний,где многочисленны иноверцы и схизматики. Из западных, из балтийских, даже изазиатских губерний архиереи ежемесячно доносят о тысячах и десятках тысячобращенных. Из одного только Заволжья, где процветают и раскол, имагометанство, и даже язычество, никаких отрадных вестей не поступает. Заявляюпрямо: я прислан сюда прежде всего для разъяснения, чем вызвана эта пассивность— неумением или нежеланием.

Владимир Львович сделал уместную для сих словпаузу и продолжил уже значительно мягче:

— Ваше бездействие наносит ущерб монолитностиимперии и самой идее российской государственности, подает скверный примерпрочим архиереям. Я с вами, владыко, совершенно откровенен, поскольку вижу ввас натуру практическую, а вовсе не прекраснодушного мечтателя, какимпредставляют вас некоторые у нас в Петербурге. Так что давайте говорить безэкивоков, по-деловому. У нас с вами есть общий интерес. Нужно, чтобы здесь, вЗаволжье, произошло настоящее торжество истинноверия — поголовный переходстароверов в лоно православия, многотысячное крещение башкиров или ещечто-нибудь столь же впечатляющее. Это будет спасительно для вас, поскольку вашаепархия выйдет из числа опальных, и весьма полезно для меня, потому что этисвершения станут прямым результатом моей поездки.

Видя недовольство на лице собеседника иошибочно приняв эту гримасу за сомнение. Бубенцов добавил:

— Ваше преосвященство не знает, как взяться задело? Не извольте беспокоиться. Для того я и прислан. Отлично все устрою,только не ставьте мне палок в колеса.

Владыка, как человек и в самом деле прямой, нестал ходить вокруг да около и ответил в том же тоне:

— Это ваше кредо — вредная глупость.Константин Петрович не вчера на свет родился и не хуже меня понимает, чтонасильно никого к иной вере не склонишь, и речь может идти лишь о следованиитому или иному религиозному обряду, а это в смысле монолитности государстваникакого значения не имеет. Полагаю, что господин обер-прокурор преследуеткакие-то иные цели, к вере касательства не имеющие. Например, внедрениеполицейских способов правления и в сферу духовную.

— Ну и что с того? — хладнокровно пожалплечами Бубенцов. — Наша с вами империя если и устоит, то лишь благодаря усилиюволи, проявленному властью предержащей. Всякий инакомыслящий и инаковерующийдолжен ежечасно помнить о том, что за ним есть досмотр и пригляд, что баловатьи своенравничать ему не дадут. Свободы — это для галлов и англосаксов, наша жесила — в единстве и послушании.

— Вы мне толкуете про политику, а я вам прочеловеческую душу. Митрофаний вздохнул и далее сказал такое, чего не следовало бы.— У меня в епархии новообращенных мало, потому что не вижу резона раскольников,мусульман и немецких колонистов в православие переманивать. По мне, пустьвсякий верует как хочет, только бы в Бога веровал, а не в дьявола. Вели бы себяпо-божески, и довольно будет.

Бубенцов, блеснув глазами, сказал — вкрадчиво,но с неприкрытой угрозой:

— Интересное суждение для губернскогоархиерея. Отнюдь не совпадающее с мнением Константина Петровича и государяимператора.

К сему моменту Митрофанию уже всё стало ясно ипро посетителя, и про его дальнейшие вероятные демарши, поэтому владыка нецеремонясь поднялся, показывая, что разговор окончен:

— Знаю. Оттого и сообщаю вам свое суждение безсвидетелей, для полной меж нами недвусмысленности. Поднялся и Бубенцов, короткосказал с поклоном:

— Что же, за откровенность благодарю. Удалилсяи более своими посещениями архиерейское подворье не обременял. Объявление войныбыло сделано и принято. Наступила пауза, обычная перед началом генеральнойбаталии, и ко времени, когда начинается наша история, это затишье еще неокончилось.

* * *

Вскоре после неудачного наступления натвердыню веры последовал набег на опору правосудия. Просвещенный своимидоброхотами, к тому времени уже многочисленными, Бубенцов подступился не к председателюокружного суда и не к окружному прокурору, а к помощнику сего последнего МатвеюБенционовичу Бердичевскому.

Беседа состоялась в Дворянском клубе, кудаМатвея Бенционовича приняли сразу же по выслуге им личного дворянства наосновании рекомендации барона фон Гаггенау. В клуб Бердичевский заглядывалчастенько, и не из фанаберии, свойственной выскочкам, а по более прозаическойпричине: дома у многодетного товарища прокурора царил такой шахсей-вахсей, чтодаже сему чадолюбивому отцу семейства иной раз требовалась передышка.Обыкновенно Матвей Бенционович сидел вечером один в клубной библиотеке и игралсам с собой в шахматы — достойных противников по этой мудреной игре в нашемгороде у него не было.

Владимир Львович подошел, представился,предложил сыграть. Получил право первого хода, и на какое-то время в библиотекевоцарилась полная тишина, лишь изредка по доске звонко постукивали малахитовыефигурки. К удивлению и удовольствию Бердичевского, соперник ему попалсянешуточный, так что пришлось повозиться, но все же мало-помалу черные сталибрать верх.

— Процессик бы, — вздохнул вдруг Бубенцов,прервав молчание.

— Что-с?

— Мы ведь с вами одного поля ягоды, — душевносказал Владимир Львович. — Лезем вверх, срывая ногти, а все вокруг только иноровят спихнуть вниз. Вы — выкрест, вам трудно. Вся ваша опора — губернатор ивладыка. Однако уверяю вас, ни первый, ни тем более последний долго непродержатся. Что с вами-то будет? — Поставил слона, объявил: — Гарде.

— Процессик? — переспросил Матвей Бенционович,сосредоточенно глядя на доску и вертя пальцами кончик своего длинного носа(имелась у него такая неприятная привычка).