— С ваших же слов. Она вечно что-то устраивает.

— Грета очень энергичная, — сказала Элли, — и все у нее такловко получается. Моя мачеха целиком на нее полагается.

Я спросил, что собой представляет дядя Фрэнк.

— По правде говоря, — ответила она, — я не очень хорошо егознаю. Он муж сестры моего отца. По-моему, он всегда был чем-то вродеперекати-поля и не раз попадал в переделки. О таких всегда говорят намеками.

— Не принят в обществе? — спросил я. — Из непутевых?

— О нет, ничего страшного, но у него действительно былинеприятности. Что-то связанное с деньгами, по-моему. И тогда нашим адвокатам,попечителям и некоторым знакомым пришлось постараться, чтобы все уладить. Этообошлось недешево.

— Ага! — воскликнул я. — Значит, в вашей семье онпредставляет порок. Тогда мне лучше подружиться с ним, чем с вашейдобродетельной Гретой.

— Когда ему хочется, он может быть очаровательным, — сказалаЭлли. — Он интересный собеседник.

— Но вы его не очень жалуете? — резко спросил я.

— Почему же? Вовсе нет… Просто порой мне кажется — не знаю,как бы это получше сказать, — что я не понимаю, о чем он думает или чтозамышляет.

— Он что, из любителей замышлять?

— Не могу понять, что он в действительности собойпредставляет, — сказала Элли.

Она ни разу не предложила, чтобы я познакомился с кем-нибудьиз ее семьи. Может, мне самому намекнуть, порой думал я. Но боялся, что онакак-нибудь не так отреагирует на мое предложение. Наконец я решился.

— Послушайте, Элли, — сказал я, — как по-вашему, не пора лимне познакомиться с вашей семьей?

— Мне бы не хотелось, чтобы вы с ними знакомились, — незадумываясь, ответила она.

— Я, конечно, ничего особенного собой не… — начал я.

— Я вовсе не это имела в виду. Боже упаси! Просто ониподнимут шум, а я этого не хочу.

— Иногда мне кажется, — сказал я, — что мы занимаемсякаким-то темным делом, где я играю весьма неблаговидную роль.

— Я уже достаточно взрослая, чтобы иметь собственных друзей,— сказала Элли. — Скоро мне исполнится двадцать один год. И тогда я буду иметьзаконное право заводить себе друзей по своему усмотрению. Но сейчас, видите ли…Как я уже сказала, они поднимут страшный шум и увезут меня куда-нибудь, где яне смогу с вами встречаться. И тогда… В общем, пусть пока все остается какесть.

— Ну раз вас это устраивает, то ради Бога, — ответил я. —Просто не понимаю, почему мы должны встречаться, так сказать, тайком.

— Никто не встречается тайком. Разве плохо иметь друга, скоторым можно пооткровенничать? Или, — она вдруг улыбнулась, — помечтать. Выдаже не представляете себе, как это приятно.

Да, именно этим мы занимались — мечтали! Наши встречи всебольше и больше были посвящены этому. Иногда мечтал я, но гораздо чаще Элли.

— Предположим, что мы купили Цыганское подворье и строим тамдом.

Я много рассказывал ей о Сэнтониксе, о домах, которые онпостроил. Я пытался описать ей эти дома и объяснить, как он мыслит, задумываяих. Не уверен, что у меня это хорошо получалось, потому что я вообще плохочто-либо описываю. Элли представляла дом по-своему — наш дом. Мы не произносилислов «наш дом», но это явно подразумевалось…

Итак, в течение недели мне предстояло обходиться без ееобщества. Я взял из банка деньги, которые мне удалось скопить (очень немного),купил колечко с зеленым камнем в виде ирландского трилистника и подарил ей надень рождения. Оно ей очень понравилось, она явно была обрадована.

— Чудесное кольцо, — сказала она.

Она редко носила драгоценности, но если уж что-либонадевала, то это были настоящие брильянты и изумруды. И тем не менее моезеленое ирландское колечко пришлось ей по вкусу.

— Этот подарок мне понравился больше всех, — заверила онаменя.

Потом я подучил от нее записку. Сразу же после дня рожденияона уезжала вместе с семьей на юг Франции.

«Но вы не беспокойтесь, — писала она, — я буду в Лондонечерез две-три недели — по пути в Америку. Мы обязательно встретимся. Я должнасказать вам что-то очень важное».

Мне было тревожно и немного не по себе из-за того, что я невиделся с Элли, из-за того, что она не здесь, а где-то во Франции. Кое-чтостало известно и про Цыганское подворье. Его, по-видимому, купило какое-точастное лицо, но, кто именно, выяснить не удалось. Покупателя, как мне сказали,представляла одна из лондонских юридических контор. Я попытался выведатьподробности, но из этого ничего не вышло. Контора вела себя крайне осторожно. Кее руководству я, естественно, не посмел обратиться, а подружился с одним изклерков, от которого и получил кое-какую информацию. Поместье было проданоочень богатому клиенту, который вложил капитал в землю, надеясь на большиедоходы, когда начнется активная застройка местности.

Очень трудно узнать что-либо, когда имеешь дело с престижнойфирмой. Все сведения держатся под таким секретом, будто они принадлежат военнойразведке. И адвокаты никогда не назовут человека, в интересах которого онидействуют. О том, чтобы их подкупить, не может быть и речи!

Меня не покидало состояние крайней тревоги. Я постаралсявыбросить все из головы и отправился навестить мать.

Мы с ней так давно не виделись.

Последние двадцать лет моя мать прожила на улице, состоявшейиз похожих друг на друга домов, весьма респектабельных, но совершенно лишенныхкакой-либо оригинальности и привлекательности.

Парадный вход нашего дома был на славу побелен и выгляделтак же, как всегда. Номер 46. Я нажал кнопку звонка, и в дверях появилась моямать. Она тоже выглядела как всегда: высокая, костлявая, седые волосы разделеныпробором посредине, рот, напоминающий капкан, во взгляде подозрительность. Онабыла твердой как гранит, однако там, где дело касалось меня, давала поройслабинку. Она, конечно, старалась этого не показывать, но я уже давно еераскусил. Ее ни на минуту не покидало желание видеть меня другим, но ее мечтамтак и не суждено было сбыться. Отношения у нас постоянно были натянутыми.

— Оказывается, это ты! — удивилась она.

— Да, — отозвался я, — это я.

Она чуть отступила назад, чтобы дать мне пройти, я вошел вдом и, миновав гостиную, очутился в кухне. Она тоже прошла в кухню иостановилась, глядя на меня.