Каттай представил, как проглотили бы эту пищу Богов двоеоголодалых мальчишек, и очередной кусок застрял у него в горле. Ему расхотелосьдоедать хлеб. Надо было, пожалуй, сразу разделить его натрое… Каттай собрал сколен крошки и огляделся, чувствуя, как подкатывает тоска. Он ещё не согрешил,но уже видел себя преступником. Господин наказал своих рабов, особенно Щенка.Получается, он, Каттай, вознамерился пойти против господина?.. Ну, не то чтобыпротив…

Порка за этот проступок ему, может, и не грозила. Но еслиего застанут у клетки, хозяйского благоволения ему больше не видать уже точно.И как быть с Предназначением? «Мы должны быть добрыми слугами, сынок. И тогдаот нашей крови когда-нибудь родится Достойный. Тот, кто совершит Деяние,дарующее свободу…»

«Я не буду перечить моему господину, – мысленно ответилон матери. – Я просто сделаю так, чтобы двое его рабов одолели дорогунемножко более сытыми и здоровыми». Он поднялся и направился к клетке,пригибаясь, словно воришка, и на ходу придумывая оправдания на случай, еслибудет-таки застигнут.

Ему повезло. Харгелл резался в кости с другиминадсмотрщиками у большого костра, освещавшего цепь и рабов, а Ингомер вовсюхрапел, завернувшись в попону, прямо на земле под ногами у своеголюбимца-коренника. Саврасый, привязанный на длинной верёвке, осторожнопереступал через сегвана, выискивая траву посочней. Никто не перехватил Каттая,не спросил, что это он тут делает, не вынудил врать. Пробираясь к клетке, ондаже разделил хлеб пальцами надвое, чтобы сразу сунуть мальчишкам. Из-за спешкии темноты куски получились неравными, но это было не так уж и важно. Главное,что всё удалось!

Юные венны не спали. Волчонок жадно схватил протянутый хлеби один кусок сунул Щенку, во второй впился зубами. Каттай заметил мелькнувшуюкорку: Волчонок взял себе тот край, что был побольше.

Щенок, прежде чем есть, подержал хлеб на ладони, словномолясь. Он жевал медленно. Разбитый рот плохо слушался и болел. Потом онспросил Каттая, сидевшего возле колеса:

– Ты – раб?

Он не сказал «тоже». Каттай поддел пальцем деревяннуюбирку-серьгу, оттягивавшую левое ухо.

– Разве ты не видел у меня это?..

– Видел. Но не знал, что это такое.

Каттай пояснил:

– Господин не надевает тебе свой знак, потому что скоропродаст.

– Тебя не ведут на цепи и не везут в клетке, –сказал Щенок. – Почему же ты не убегаешь?

Каттай улыбнулся: вот и ему выдался случай наставить незнающего истин. Он ответил:

– Потому что негоже бегать от Предназначения.

– Какого предназначения?..

Каттай объяснил, и венны переглянулись.

– Кто научил тебя такой чепухе?.. – хмыкнулВолчонок.

– Моя мама.

Волчонок поёрзал на жёстком деревянном полу.

– У нас чтут матерей, – проговорил онзатем. – Давай выбросим то, что я нечаянно сказал, в отхожее место. Я нехотел обидеть тебя.

Каттай улыбнулся впотьмах.

– Я раб и сын рабов. У меня нет гордости, которую можноранить словами.

– Этот Достойный с его Деянием… – вновь подалголос Щенок. – Кто тебе сказал, что это – не ты сам?

– Я?.. – изумился Каттай. Потом вспомнил: – Двестилет назад в нашем городе сразу много рабов совершили Деяние. Это было во времяПоследней войны. Полководец Гурцат Великий хотел захватить город. Под стенамивстал отряд в два раза больше нашего обычного войска. Тогда государь шулхадвооружил всех мужчин и даже рабов. За доблесть в сражении им была обещанавольная…

– И они её получили?

– Да. Потому что, как говорят, именно ярость рабовпомогла разбить осаждающих. Шулхад Эримей был великий правитель…

Щенок придвинулся ближе, насколько позволила цепь. Онсказал:

– Не хочешь бежать сам – так выпусти нас!

Каттаю стало страшно. Ему показалось, глаза венна светилисьв ночи, как два изумруда.

– Нет, нет!.. – зашептал он, отползая прочь потраве. – Нет, что ты… нет… Я добрый раб… Я не могу предать господина…

Щенок хотел сказать что-то ещё, но Каттай слушать не стал.Он вскочил и убежал прочь, спотыкаясь в потёмках. Забрался в повозку, ставшуюза эти дни такой родной и привычной, свернулся там на мешках и неслышнозаплакал. Что-то в нём жутко и томительно отозвалось на слова о побеге, что-тозатрепетало в груди, словно домашняя птица, услышавшая из поднебесья зоввольных собратьев…

Но слишком искусно подрезаны были крылья, и птица даже непопыталась взлететь.

* * *

Самоцветные горы были труднодосягаемы и славились этим. Старинныелетописи гласили: давным-давно, когда безымянный старатель впервые обнаружилдрагоценные жилы-верховки (легенда рассказывала о подстреленном олене: зверь,силясь встать, сорвал копытами пласт земли с травой, и на солнце засверкалибаснословные россыпи), завоёвывать дармовое богатство отправилось превеликоемножество народу. Охотники за камнями повалили из всех ближних держав.Саккаремцы, нарлаки, халисунцы, нардарцы… шли люди даже из Вечной Степи и изПотаённой Страны Велимор. В одиночку закладывали неглубокие копанки, подвое-трое били первые шурфы[1] – «напытки»… Всем казалось:только бы отыскать «то самое» место – и за богатством, валяющимся под ногами,останется лишь нагнуться…

Кому-то действительно повезло. Большинство, как водится,просчиталось.

Потомки самых удачливых стали хозяевами рудников и теперьнаслаждались богатствами, не поддававшимися никакому исчислению. Дети менееудачливых пошли к ним в услужение, став рудознатцами и гранильщиками камней. Нобольшинство тех, кто устремился к Трём Зубцам с котомками и кирками, так и неувидели не то что рубинов и золота – даже самого паршивенького крошащегосячервеца…[2]

Так говорил Харгелл, и Каттай ему верил. Трудно не поверить,когда говорит Харгелл. Харгелл жесток, как сама жизнь, и, подобно ей, малорасположен к ласковым сказкам.

Караван Ксоо Таркима только-только втянулся в предгорья, адорога уже стала опасна. Она косо тянулась вверх по склону холма, и обе еёстороны были укреплены сваями и плетнём. Иначе сверху могли посыпаться камни, асама дорога – съехать оползнем вниз. Харгелл утверждал, будто такие рыхлыесклоны были куда страшнее нависающих скал. Наверное, он знал, что говорил.Каттай только пробовал вообразить, сколько дерева и из какой дали потребовалосьпривезти, чтобы построить эту дорогу. А какого людского труда она, наверное,стоила!..

– Труда?.. – расхохотался Харгелл. – Труд –это то, что делает наш хозяин. Он сам ставит себе урок, он знает, чего хочет, ине жалуется, когда тяжело. А рабов, строивших эту дорогу, всё время подгоняликнутами и грозили оставить без жратвы, если они не выполнят назначенного надень. Такие не трудятся, а ишачат!