Рейневан присоединился к веселью. Вначале на Староместскомрынке, потом вместе со случайной — и довольно многочисленной — компаниейперебрался на Перштын. В корчму «Под медвежонком» неподалеку от церковкиСвятого Мартина-в-Стене. Потом развеселившееся братство переправилось на НовеМясто. Прихватив по пути несколько пьяниц с кладбища у Девы Марии Снежной,выпивохи Двинулись на Конский Тарг. Здесь поочередно посетили два заведения —«Под белой кобылой» и «У Мейзлика».

Рейневан верно сопровождал компанию. Сам, что тут говорить,жаждал утехи празднования, откровенно радовался таховским победам и меньшеопасался за Шарлея. Маршрут его устраивал, ведь жил он на Новом Мясте. А наСуконническую, в аптеку «Под архангелом», где надеялся встретить Самсона Медка,пойти не мог. Это намерение он решительно отверг. Боялся раскрыть тайнуюквартиру и деконспирировать чешских алхимиков и магов. А то и подвергнуть ихкое-чему еще более страшному. А такой риск существовал. В веселящейся толпе«Под кобылой» несколько раз мелькнула серая фигурка, серый капюшон и серое лицошпика. Флютек, это было ясно, никогда не отказывался от задуманного.

Поэтому Рейневан веселился, но скромно, не перебирал свыпивкой, хотя принятые на Суконнической магические декокты делали его почтиневосприимчивым ко всяческим токсинам, в том числе и к алкоголю. Однако в концеконцов решился покинуть компанию. Веселье «У Мейзлика» уже доходило (а частичнодаже дошло) до того этапа, который Шарлей называл: «Вино, песни». Женщины былинеслучайно исключены из перечня.

Рейневан вышел на улицу, вздохнул. Прага утихала. Отголоскибуйных забав понемногу уступали место хорам надвлтавских лягушек и сверчков вмонастырских садах.

Он направился в сторону Конских ворот. Из домов иподвальчиков, мимо которых он проходил, сочились кислые ароматы, слышался звонпосуды, девичьи попискивания, уже немного туповатые выкрики и все менеестройное пение.

Jа reznik, ty reznik, oba reznici

Pudem za Prahu pro jalovici

Jak budu kupovat, ty budes smlouvat

Budem si panenky hezky namlouvat!

Повеял ветерок, неся запахи цветов, листьев, тины, дыма ибог весть чего еще.

И крови.

Прага продолжала смердить кровью. Рейневан постоянночувствовал этот преследующий, не покидавший его смрад. И вызванное этим смрадомбеспокойство. Прохожие встречались все реже. Неплаховых шпиков поблизости видноне было. Но беспокойство не проходило.

Он свернул на Старую Пасижскую, потом с Пасижской на улицу,носившую название «В Яме». Мысли его уносились к Николетте, к КатажинеБиберштайн. Он думал о ней неотрывно и результаты не замедлили сказаться.Воспоминания вставали перед глазами такими живыми и реальными, с такимидеталями, что в конце концов это стало просто невыносимо. Рейневан невольноостановился и осмотрелся. Невольно, потому что ведь знал: все равно идтинекуда. Уже в августе 1419 года, всего через двадцать дней после дефенестрации,в Праге прикрыли все до единого бордели, а всех до единой веселых девиц изгнализа пределы городских стен.

Во всем, что касалось строгости нравов, гуситы быличрезвычайно суровы.

Реалистические и очень детальные воспоминания о Катажиневызвали и другие ассоциации. Хозяйкой жилья в доме на углу улиц Святого Стефанаи На Рыбничке, которые Рейневан делил с Самсоном Медком, была пани БлаженаПоспихалова, вдова, изобилующая прелестями женщина с милыми голубыми глазами.Глаза эти несколько раз останавливались на Рейневане столь выразительно, что онначал подозревал ее милость Блажену в желании свершить, а может, и свершатьдалее то, что Шарлей привык весьма пространно именовать «связью, зиждящейсяисключительно на страсти к слиянию, не санкционированному Церковью». Остальнаячасть мира называла это гораздо короче и значительно сочнее. А к столь сочноопределяемым вещам гуситы, как уже сказано, относились чрезвычайно сурово.Обычно, правда, это делали скорее напоказ, но ведь никогда не известно заранее,из чего и из кого исполнители пожелают сделать объект демонстрации. Поэтому,хоть Рейневан и понимал взгляды ее милости Блажены, тем не менее делал вид,будто не понимает. Частично из нежелания навлечь на свою голову неприятности,частично — и это даже скорее — из желания сохранить верность своей возлюбленнойНиколетте.

Из задумчивости его вывело яростное мяуканье, из темногопроулка справа выскочил и помчался по улице рыжий котище. Рейневан немедленноускорил шаг. Кота вполне могли спугнуть шпики Флютека. Но это могли быть иобычные грабители, поджидающие одинокого прохожего. Смеркалось, пустело, акогда становилось темно, новомястские улочки переставали быть безопасными.Особенно теперь, когда большую часть городской стражи призвали в армию Прокопа,не следовало в одиночку болтаться по Новому Мясту.

По сему случаю Рейневан решил покончить с одиночеством. Внескольких шагах перед ним шли двое пражан. Чтобы их догнать, надо было какследует поднапрячься, они шли быстро, а услышав звуки его шагов, заметнозаторопились. И резко свернули в переулок. Он вошел вслед за ними.

— Эй, братцы, не пугайтесь! Я только хотел...

Они обернулись. У одного рядом с носом был набухший гноемнарыв. А в руке нож, обычный мясницкий нож. Другой — пониже, крепенький — былвооружен тесаком с изогнутой ручкой. И это были не шпики Флютека.

Третий, тот, который шел следом, спугнувший кота, седоватый,шпиком не был тоже. Он держал дагу[31], тонкую и острую, какигла.

Рейневан попятился, прижался спиной к стене. Протянулграбителям свою медицинскую сумку.

— Господа... — пробормотал он, звеня зубами. — Братцы...Берите... Больше у меня ничего нет... Сми... Сми... Смилуйтесь... Неубивайте...

Морды грабителей, до того жесткие и напряженные,расслабились, расплылись в презрительных гримасах. В глазах, до того холодных инастороженных, появилась пренебрежительная жестокость. Они подошли, поднимаяоружие, к легкой и достойной презрения жертве.

А Рейневан перешел ко второй фазе. После психологическойпрелюдии а la Шарлей пришло время использовать другие методы. Которым оннаучился у других учителей.