Когда утихло, рыцарь быстро двинулся в сторону Платнерской.Вышел на улицу, немного постоял, осмотрелся, прислушиваясь к угасающимотголоскам боя и резни. Потом вошел в первый попавшийся навес и во двор, здесьпринялся снимать латы, которые могли его выдать. Стянул сохнущую на веревкерубаху, сильно изношенную и просторную, явно шитую для беременной либо простоот рождения толстой бабы. Когда натягивал рубаху через голову, несколькомгновений ничего не видел.

Рейневан с Самсоном воспользовались этим.

Рейневан с размаху саданул рыцаря поднятой с земли доской.Самсон схватил саданутого за плечи, тряхнул, поднял, крепко толкнул на стену. Одиво, вместо того, чтобы бессильно сползти по этой стене, рыцарь оттолкнулся отнее, выхватил из ножен корд и напал. Самсон отскочил. Рейневан замахнулсядоской, рыцарь ловко отбил ее, ткнул острием так быстро и профессионально, что,если бы не уроки фехтования, Рейневан распрощался бы с печенью и жизнью. Рыцарьумело повернул корд в руке и быстро резанул, если бы не выученный раньше нырок,лезвие распороло бы Рейневану кадык аж по шейные позвонки. Опасное положениесвел на нет Самсон, ударом палки выбивший у рыцаря оружие, а его самогоповаливший на землю ударом кулака. Удар был сильный, но рыцарь и на сей раз непожелал остаться лежать там, куда упал. Он вскочил, обеими руками схватил пустуюбочку, поднял, крякнул и, покраснев от натуги, бросил словно снаряд в СамсонаМедка. Но и здесь нашла коса на камень. Самсон поймал бочку в полете и откинулсловно мячик. Рыцарь рухнул, сбитый с ног, на кучу соломы.

Подняться он уже не сумел. Рейневан и Самсон навалились нанего, придавили и схватили за руки. Обмотали голову женской рубахой. Спуталиноги в щиколотках длинной вожжой. И втащили в ближайший дом, волоча за вожжу.Цацкаться с ним они не стали. Не обращали внимание на то, что голова рыцаря ритмичноколотится о каменные ступени, а сам он стонет и ругается.

Свалившись на кочаны капусты, рыцарь сел, постанывая илаясь. Когда Рейневан сорвал у него с головы тряпку, он заморгал. У подвалабыло оконце, поэтому кое-что увидеть удалось. Рыцарь долго всматривался вРейневана. Не так долго в Самсона. И сразу понял, что из этих двух только одинможет быть партнером для переговоров. Он взглянул Рейневану прямо в глаза,откашлялся.

— Разумно. — Он сумел-таки улыбнуться. — Ловко, брат. Зачемделиться с другими, если можно все взять себе одному? Времена теперь тяжелые инеустойчивые, чтобы пренебрегать деньгой. А деньги тебе в мошну попадут,обещаю.

Рейневан украдкой облегченно вздохнул. Стопроцентнойуверенности у него до сих пор не было, и он уже на всякий случай озлоблялся,чуя последствия возможной ошибки. Но когда рыцарь заговорил, об ошибке уже небыло речи. Этот голос он слышал два года назад, тринадцатого сентября, вСилезии, в цистерцианской грангии. В Дембовце.

— Ты заслужил... — Серебряно-черный рыцарь облизнул губы,глянул на Рейневана. — Ты заслужил награду. Хотя бы уже за прыткость. Прытко тыменя схватил, что уж говорить. Голова у тебя, что уж говорить, есть наплечах...

Он осекся. Сообразил, что говорит впустую, а его слова непроизводят на слушателя ни малейшего впечатления. Он немедленно сменил тактику.Состроил гордую мину и сменил тон. На господский и повелительный.

— Я Ян Смижицкий из Смижиц. Ты понимаешь, парень? ЯнСмижицкий! Выкуп за меня...

— Там, на рынке, — прервал Рейневан, — труп твоего дружкаГинека уже висит на позорном столбе, ободранный донага. Рядом есть ещесвободное место.

Рыцарь не опустил глаз. Рейневан понял, с кем имеет дело, нопридерживался принятой стратегии. По-прежнему пытался напугать и устрашить.

— Из остальных твоих дружков уцелели только те, которыхзащитил Рокицана, заслонив собственной грудью от пик толпы. Этих затащили втюрьму ратуши. Предварительно прогнав заранее придуманной «тропой добродетели»через шпалеру людей с палками и топорами. Не все прошли этот путь живыми.Погоня за остальными продолжается, а толпа все еще ожидает у ратуши. Тысоображаешь, к чему я все это говорю? К тому, что мне жутко хочется оттащитьтебя туда, на рынок, выдать пражанам и посмотреть, как ты будешь бежать подпалками. И знаешь, откуда у меня такое желание? Может, догадываешься?

Рыцарь прищурился. Потом широко раскрыл глаза.

— Это ты... Теперь узнаю.

— Ты предал моего брата, Ян Смижицкий из Смижиц, послал егона смерть. За это ты заплатишь. Собственно, сейчас я думаю, каким образом.Могу, так сказать, передать тебя в руки пражан. Могу здесь, на месте,собственноручно всадить тебе нож под ребра.

— Нож? — К рыцарю быстро вернулась самонадеянность, онпрезрительно выпятил губы. — Ты? Под ребро? Ха, ну давай, младший хозяин изБелявы.

— Не провоцируй меня.

— Провоцировать? — Ян Смижицкий фыркнул и сплюнул. — Я непровоцирую. Я издеваюсь! Я разбираюсь в людях, умею через глаза в душузаглянуть. К тебе заглянул и вот что скажу: ты даже курицу не убьешь.

— Я могу, сказал, затащить тебя к ратуше. Там ожидает целаятолпа менее сентиментальных людей.

— А еще можешь поцеловать меня в задницу. Именно это я тебепредлагаю. И искренне рекомендую.

— А могу и отпустить.

Смижицкий повернул голову. Не настолько быстро, чтобыРейневан не уловил вспышку в его глазах.

— Значит, все-таки, — спросил он немного погодя, — выкуп?

— Можно и так сказать. Ответишь мне на несколько вопросов.

Рыцарь взглянул на него. Долго молчал.

— Ты сопляк, — сказал наконец, кривя губы и затягивая слова.— Ты силезская немчура. Ты знахарь. Ты думаешь, с кем имеешь дело? Я ЯнСмижицкий из Смижиц, чешский дворянин, пан, посвященный в рыцари, гейтманмелиницкий и рудницкий, мои предки дрались под Леньяно и Миланом, под Аскалономи Арсуфом. Мой дед покрыл себя славой под Мюльдорфом и Креси. Отвечать навопросы? Тебе? Да пошел ты, молокосос!

— Ты, благородный пан Смижицкий, словно простой разбойник,готовил предательство против собственных земляков. Тех, которые сделали тебягейтманом, посадили на Мелинки и Рудницы. В благодарность за это ты вступилпротив них в заговор с Конрадом из Слесьницы, епископом Вроцлава. Два годаназад, в Силезии, в цистерцианской грангии. Прошло целых два года, но тынаверняка помнишь. Потому что я-то ведь помню. Каждое произнесенное там слово.

Смижицкий впился в него глазами. Долго молчал, несколько разсглотнул слюну. Когда заговорил, в его голосе, кроме изумления, прозвучалоискренне восхищение.

— Так это ты... Ты был там. Ты подслушал... Чтоб тебячерти!.. Надо признать, ты широко и запросто вращаешься в мире. Восхищаюсь исочувствую одновременно. Такие умирают молодыми и обычно скверной смертью.