Именно этот запах крови повысил его бдительность. Шпиков онне обнаружил, не заметил ничего подозрительного, никто из шагающих по улочкамчехов на шпика не походил. И все же Рейневан непрестанно чувствовал спинойчей-то взгляд. Получалось, что те, кто следил за ним, еще не устали от нуднойрутины. «Хорошо, — подумал он. — Хорошо, паршивцы, я подброшу вам побольше этойрутины. Столько, что вам худо станет».

Он пошел по Козьной, узкой от кожевеннических лавчонок имастерских. Несколько раз останавливался, прикидываясь, что заинтересовалсятоваром, украдкой оглядывался. Не заметил никого, похожего на шпика. Но знал,что где-то там они были.

Не доходя до Святого Гавла, свернул, зашел в проулок. Оннаправлялся к Каролинуму, своей родной школе. Ведь делая все как обычно, оннаправлялся именно туда, надеясь послушать какой-нибудь диспут. Он любил ходитьна университетские диспуты и quodlibet[19]. Потому что, послетого, как он в воскресенье Quasimodogeniti[20] принял первоепосле Пасхи 1426 года причастие в обеих видах, он приходил в lectoriumordinariumрегулярно. Как истинный неофит он хотел как можно глубже познать тайники исложности своей новой религии, а они как-то особенно легко усваивались им вовремя догматических споров, которые регулярно вели представители умеренного иконсервативного крыла, сгруппировавшиеся вокруг мэтра Яна с Пшибрама, спредставителями радикального крыла, то есть людьми из окружения Яна Рокицаны иПитера Пайна, англичанина, лолларда и виклифиста. Однако истинно взрывчатымибыли те диспуты, на которые сходились стальные радикалы, те, что с НовогоМяста. Только тогда начиналось настоящее веселье. Рейневан был свидетелем того,как защищающего какую-то виклифскую догму Пайна назвали «скурвившимся инглишем»и закидали буряками. Как старика Кристиана из Прахатиц, почетного ректорауниверситета, грозились утопить во Влтаве. Как бросили дохлого кота вседенького Петра из Младоновиц. Собравшаяся публика регулярно била друг другапо мордам, расквашивала носы и выбивала зубы не только внутри университета, нотакже и снаружи, перед Каролинумом, на Мясном Фримарке.

С тех времен, однако, кое-что изменилось. Яна с Пшибрама илюдей из его окружения разоблачили как замешанных в заговор Корыбуты и наказалиизгнанием из Праги. Однако же, поскольку природа не терпит пустоты, диспутыпродолжались и дальше, но в качестве умеренных и консервативных неожиданноначали выступать Рокицана и Пайн. Новоградцы по-прежнему «работали» радикалами.Чертовскими радикалами. На диспутах по-прежнему дрались, перебрасывалисьгрязными словами и кошками.

— Пан.

Он обернулся. Стоящий за ним невысокий человечек был весьсерый. Серая физиономия, серая курточка, черная шапка, черные штаны. Во всейего особе единственным живым пятном была новенькая, выточенная из светлогодерева падка.

Он осмотрелся, услышав шум за спиной. У загораживающего емувыход из закоулка типчика тоже была палка. Он был лишь немного повыше и лишьчуточку красочнее. Зато рожа была гораздо противнее.

— Идемте, пан, — повторил, не поднимая глаз, Серый.

— И куда же? И зачем?

— Не сопротивляйтесь, пан,

— Кто вам приказал?

— Его милость пан Неплах. Идемте.

Как оказалось, идти пришлось совсем недалеко. До одного изкаменных домов в южной части Староместского рынка. Рейневан не очень хорошознал, в которой; шпики проводили его с тыла, темными и отдающими плесневеющимячменем полуподвалами, дворами, сенями, ступенями. Внутри жилье было достаточнобогатым — как большинство домовладений в этом районе, оно тоже былоунаследовано после зажиточных немцев, сбежавших из Праги после 1420 года.

Богухвал Неплах, называемый еще Флютеком, ждал его вгостиной. Под светлым бревенчатым потолком за одну из балок была зацепленавожжа. На вожже раскачивался висельник. Носками модных туфель он касался пола.Почти, Недоставало около двух дюймов.

Не тратя времени на приветствия и другие мелкомещанскиепережитки, почти не удостоив Рейневана взглядом, Флютек указал пальцем наповешенного. Рейневан знал, что он имел в виду.

— Нет... — Он сглотнул. — Это не тот. Пожалуй... Скореевсего нет.

— Взгляни внимательнее,

Рейневан присматривался уже достаточно хорошо, чтобы бытьуверенным, что врезавшаяся в распухшую шею веревка, перекошенное лицо,вытаращенные глаза и вывалившийся изо рта черный язык будут вспоминаться ему вовремя нескольких будущих обедов.

— Нет... Не тот... Впрочем, откуда мне знать... Я того виделсо спины...

Неклах щелкнул пальцами. Находящиеся в гостиной слугиповернули повешенного спиной к Рейневану.

— Тот сидел. И был в плаще.

Неплах щелкнул пальцами. Почти тотчас же отрезанный отверевки труп, покрытый, плащом, сидел на карле — в позе довольно жуткой,учитывая rigormortis[21].

— Нет, — покрутил головой Рейневан. — Пожалуй, нет. Того...Хм-м-м... По голосу я узнал бы наверняка...

— Сожалею. — Голос Флютека был холоден как февральскийвихрь. — Этого сделать не удастся. Если 6 он мог подать голос, ты мне вообще небыл бы нужен. А-ну уберите отсюда эту падаль.

Приказ был выполнен мгновенно. Приказы Флютека всегда,выполнялись мгновенно. Богухвал Неплах, по прозвищу Флютек, был начальникомразведки и контрразведки Табора, подчинялся напрямую Прокопу Голому. А когдаеще был жив Жижка, то непосредственно Жижке.

— Садись, Рейневан.

— У меня нет вре...

— Сядь, Рейневан.

— Кто был этот...

— Висельник? В данный момент это не имеет никакого значения.

— Предатель? Католический шпион? Насколько я понимаю, он былвиновен?

— Что?

— Я спрашиваю, он был виновен?

— Ты имеешь в виду, — Флютек глянул неприятно, —эсхатологию? Окончательное решение вопроса? Если так, то я могу лишь сослатьсяна никейское credo: распятый при Понтии Пилате Иисус умер, но воскрес и явитсявновь, дабы судить живых и мертвых. Каждый будет судим за свой мысли и дела. Итогда выяснится, кто виновен, а кто невиновен. Установится это, я так скажу,окончательно.

Рейневан вздохнул и покачал головой. Он был сам виноват. Онзнал Флютека. Можно было не спрашивать.