Они с Тайной сразу понравились друг другу и потом неспешно и очень старательно учились взаимопониманию, доверию, ответственности. Нынче Элизабет не надо было даже подгонять свою любимицу, та чувствовала ее настроение и безошибочно выбирала нужный шаг. И сегодня понесла по знакомой дороге к Квантокским холмам, давая Элизабет возможность умыться свежим ветром и надышаться пропитанным сладковатой влагой воздухом.

Элизабет сама не знала, куда направляет Тайну. Ей не хотелось забираться в лес, она нуждалась в просторе, на котором можно выплеснуть одолевающие печали и попытаться найти хоть короткое умиротворение, казалось, растворившееся в череде последних неприятностей. И ничего лучше, чем вересковые пустоши, для такой цели нельзя было и придумать.

Элизабет направила Тайну чуть южнее — туда, где ко второй половине июля уже должны были распуститься очаровательные сиреневые цветы, то покрывающие унылые холмы поистине сказочным покрывалом, то рассыпающиеся загадочными рисунками. Иногда в этих рисунках можно было найти ответ на волнующий вопрос. Или увидеть какой-нибудь знак. Или просто напитаться чудесным ароматом, успокаивающим страсти и дарующим безмятежность.

Однажды Элизабет прочла, что вереск использовали в любовных напитках, способных привлечь сильное, мудрое и верное чувство. Она не знала, к чему вдруг вспомнила об этом сейчас, когда ее надежды на такую любовь казались поруганными. И дело было даже не в бестактном желании Энтони Рида сделать ее своей женой, а в словах Эшли о приданом кузины. Элизабет должна была приглянуться весьма обеспеченному человеку, чтобы быть уверенной в искренности его чувств к ней и не подозревать в желании обогатиться за ее счет. Другие претенденты на руку мисс Уивер будут изначально восприниматься ею охотниками за наживой, а она вряд ли сумеет отдать свое сердце человеку, которому не будет доверять.

Самодостаточных же джентльменов в ее окружении не наблюдалось. В их поисках надо было ехать на сезоны в Лондон или рассчитывать на то, что однажды какой-нибудь уставший от мирской суеты аристократ решит снять поместье в их захолустье и нагрянет к ее отцу с визитом. И то, и другое представлялось Элизабет почти невозможным, однако где-то в глубине души она верила, что однажды чудо случится и она познакомится с честным, великодушным, глубоко порядочным человеком, способным тронуть ее сердце и полюбить ее так же сильно, как папа любил маму. Элизабет было всего семь лет, когда мама умерла, но она очень хорошо помнила то ощущение теплоты и умиротворяющего счастья, которые царили в ее семье и особенно сильно чувствовались, когда родители смотрели друг другу в глаза и словно бы забывали обо всем на свете, и улыбались только друг другу, и дышали одним воздухом, и существовали лишь вместе.

Как папа сумел пережить мамину смерть, Элизабет не понимала до сих пор. Наверное, лишь обещание позаботиться о дочерях заставило его взять себя в руки.

Да еще крохотная Эмили, удивительно похожая на мать и ставшая для Томаса Уивера отрадой. Он обожал ее так, как только отец может обожать дочь. В первое время никого к ней не подпускал, в том числе и Элизабет, поставив колыбель Эмили в своей комнате и срываясь по любому ее писку. Исключение сделал лишь для миссис Бенсон, перед которой даже по прошествии многих лет робел и терялся. Бывшая няня научила его обращаться с младенцем, а также взяла на себя заботу об оставшейся без присмотра старшей мисс Уивер. В то время Элизабет, кажется, чаще бывала в доме пастора, нежели в Ноблхосе, и именно забота и ласка бездетных Бенсонов помогла ей не чувствовать себя заброшенной и обделенной. Всякий раз, когда Элизабет начинала сомневаться в отцовской любви, пастор находил нужные слова, чтобы разубедить ее в этом и избавить от несправедливой обиды. Он не старался приучить ее к смирению, но умел показать мир с обратной стороны, объясняя, что люди несовершенны, что они часто совершают ошибки, но у каждого из них есть достойное оправдание, которое можно увидеть, стоит лишь захотеть.

Элизабет сумела простить отца с его горем и неспособностью поделиться им с людьми, даже самыми близкими. Сумела полюбить Эмили, поначалу представлявшуюся ей виновницей папиного отдаления, а в действительности оказавшуюся лишь такой же сиротой, как и старшая сестра. Сумела принять мисс Миллс, оценившую Томаса Уивера по достоинству и смертельно боявшуюся раскрытия своей тайны. Сумела понять Эшли, оставшегося из-за родительского легкомыслия без средств к существованию и всячески пытающегося сохранить достоинство даже в столь печальных обстоятельствах.

И только причин поступков мистера Рида она искать не пожелала. Поверила в то, во что хотела верить и что лежало на поверхности. Оно, правда, казалось совершенно непоколебимым, но разве не об этом говорил когда-то пастор Бенсон? Разве он не предупреждал, что гордыня и тщеславие не доведут до добра? Разве не приводил примеры безвинно осужденных людей, пострадавших именно из-за того, что обвинителям было лень разбираться в произошедшем и искать истину? А Элизабет возмущалась подобной несправедливостью в уверенности, что сама никогда бы так не поступила. Вот бы мистер Бенсон посмеялся теперь над ее самомнением и посоветовал попросить у бога прощения за грехи. Почему же Элизабет искала утешения в поле, а не в церкви? Быть может, обратись она к Господу, и он послал бы ей столь желанное утешение? Или хотя бы…

Элизабет вздрогнула, увидев всего в нескольких шагах человека в темных одеждах и с саквояжем в руке. Он спрыгнул с большого камня на едва заметную тропку, кажется, тоже лишь сейчас заметив Элизабет, и замер, чуть склонив голову в знак приветствия и ожидая ее решения. Именно Элизабет полагалось обозначить свое знакомство с ним или же проехать мимо, сделав вид, что они никогда ранее не встречались, и она отлично понимала, что это именно тот шанс все исправить, о котором она просила. Но в горле у нее встал ком, а глаза защипало от накатившего чувства вины, и Элизабет отвернулась, скрывая собственную чувствительность.

Сжала повод так, что пальцам стало больно. Тайна фыркнула, почувствовав ее настроение, и забрала чуть левее, как будто мисс Уивер хотела отодвинуться от неприятного знакомого подальше.

Элизабет сглотнула, стараясь взять себя в руки, и вдруг услышала быстрые шаги. Сердце сжалось еще до того, как она повернулась и уткнулась взглядом в удаляющуюся спину Энтони Рида. Конечно, он решил, что она знать его не хочет, а она… Она оскорбила его во второй раз — и теперь уж точно совершенно безвинно.

— Мистер Рид! — сорвалось у Элизабет прежде, чем она сумела найти себе оправдание. Еле слышно охнула и на мгновение зажмурилась, собираясь с духом.

Он остановился. Элизабет решила было, что он так и станет ждать ее извинений, не удостоив даже словом, но он тут же обернулся, снова поклонился.

— Мисс Уивер! — без всякого чувства превосходства произнес он, и, наверное, именно почудившаяся в его голосе доброжелательность заставила ее продолжить.

— Я должна… — она выдохнула, чувствуя, что говорит не то, опустила голову, поддавшись раскаянию. — Я хочу попросить к вас прощения! Вы вчера желали посмотреть наш сад, а я…

— А вы не желали мне его показывать, — закончил за нее мистер Рид, и Элизабет почувствовала, что ее щеки запылали. — Тут не за что извиняться, мисс Уивер.