Машины загудели, и тут на дорогу выбежала женщина. Онавыскочила из машины, где, очевидно, поджидала своего сына.

— Перси! Перси!

Это был 31. Он залился краской, махнул ей, и пошел дальше —торопливо опустив голову. Женщина пыталась подбежать к нему, но один изполицейских поймал ее за руку. Потом дорога сделала поворот, и сцена пропала извиду. Они прошли по деревянному мосту через маленький, лениво журчащий ручеек.Гэррети поглядел вниз и успел разглядеть в воде искаженное отражениесобственного лица.

Он миновали указатель «Лаймстоун 7 мл.» и развевающийсятранспарант с надписью «Лаймстоун рад приветствовать участников Длинного пути».Гэррети подсчитал, что меньше чем через милю они побьют рекорд. Потом началисьнеприятности с парнем по фамилии Кэрли, номер 7.

Он натер мозоли и уже получил первое предупреждение. Гэрретипоравнялся с Олсоном и Макфрисом.

— Где он? — спросил он.

Олсон ткнул пальцем в худого парнишку в джинсах. На егоузком лице, на котором он безуспешно пытался отрастить бакенбарды, отражалосьужасное напряжение, и он смотрел на свою правую ногу.

— Предупреждение! Предупреждение 7-му!

Кэрли поспешил вперед, пыхтя не то от страха, не то отудивления.

Гэррети не замечал вокруг ничего — теперь он смотрел толькона Кэрли, на его борьбу со смертью. Он сознавал, что через час или через деньэто будет и его борьба.

Он никогда не видел более завораживающего зрелища. Кэрлимедленно терял скорость, и другие получили несколько предупреждений прежде, отом, что нужно спешить вперед. Это значило, что Кэрли близок к своему концу.

— Предупреждение! Третье предупреждение 7-му!

— У меня мозоли! — хрипло крикнул в ответ Кэрли. — Вы бытоже не смогли идти, если бы натерли мозоль!

Он был рядом с Гэррети. Гэррети видел, как его кадыкдвигался вверх и вниз, когда он кричал. Паника исходила от него волнами, какзапах свежеразрезанного лимона.

Тем не менее он продолжал идти. Гэррети почувствовалразочарование.

Конечно, это нехорошо и неспортивно, но он хотел увидеть,как кто-нибудь получит пропуск раньше него.

На часах было пять минут двенадцатого. Гэррети предположил,что они уже побили рекорд, если шли со скоростью четыре мили в час. СкороЛаймстоун. Он видел, как Олсон растирает одно колено, потом другое. Он пощупалсобственное колено и удивился тому, насколько оно онемело, но ноги у него ещене болели.

Они миновали грязный поселок, у выезда с которого стоялмолочный фургон. Молочник, сидящий на капоте, жизнерадостно помахал им.

— Давай, ребята!

Гэррети внезапно охватила злость. Ему захотелось крикнуть:«Эй, почему бы тебе не поднять свою жирную задницу и не пройтись с нами?» Номолочнику было больше восемнадцати; точнее, ему было за тридцать. Он былстарый. — Эй, держи пять! — крикнул Олсон, проходя мимо. Кто-то рассмеялся.Фургон скрылся из виду. Появились новые проселки, новые и новые полицейские итолпы людей. Кто-то разбрасывал конфеты. Гэррети почувствовал прилив сил. Этоприветствовали его — ведь он из Мэна!

Внезапно Кэрли закричал. Гэррети оглянулся — Кэрли шелсогнувшись, обхватив ногу руками. Он шел все медленнее.

И все затем произошло так же медленно, будто примеряясь кего шагу.

Солдаты на броне вездехода медленно подняли карабины. Толпавыдохнула, словно не знала, что сейчас произойдет, и участники Длинного путитоже выдохнули, и Гэррети с ними, но, конечно, он знал, и они все знали. Всепросто — Кэрли предстояло получить пропуск.

Щелкнули затворы. Все отшатнулись, и Кэрли остался одинпосреди омытой солнцем дороги.

— Это нечестно! — закричал он. — Нечестно!

Идущие вошли в тень деревьев. Некоторые из них оглянулись,другие продолжали смотреть вперед. Гэррети оглянулся. Он не мог не смотреть.Толпа зрителей хранила молчание, словно ее просто отключили.

— Это не… Четыре карабина разом выстрелили. Звук был оченьгромкий. Он долетел до окружающих холмов и отразился от них.

Стриженная голова Кэрли исчезла в вихре крови, мозгов и осколковчерепа. То, что от него осталось, шлепнулось на белую линию, как мешок с мукой.

“Еще 99, — подумал Гэррети, — 99 бутылок пива на полке, иесли одной из них суждено упасть… О Господи, Господи…”

Стеббинс прошел мимо трупа. Одной ногой он наступил в кровь,и следующий его шаг оставил кровавый след, как фотография в детективномжурнале. Стеббинс даже не посмотрел на то, что осталось от Кэрли, и лицо его неизменилось. «Стеббинс, ублюдок, — подумал Гэррети, — это должен был быть ты, тыэто знаешь?» Потом он отвернулся: он не хотел, чтобы его вырвало.

Женщина, стоявшая у автобуса «фольксваген», закрыла лицоруками; она всхлипывала, и Гэррети вдруг обнаружил, что видит сквозь платье еепанталоны. Голубые. Как ни странно, он опять почувствовал возбуждение.

Лысый толстяк испуганно смотрел на Кэрли и чесал бородавкуза левым ухом.

Он все еще смотрел и чесал бородавку, когда Гэррети потерялего из виду. Они шли. Гэррети опять оказался рядом с Олсоном, Бейкером иМакфрисом.

Все они теперь глядели прямо перед собой, стараясь сохранитьспокойное выражение лица. Эхо выстрелов, казалось, еще висело в неподвижномвоздухе.

Гэррети думал о кровавом следе, оставленном теннисной туфлейСтеббинса. Он думал, оставлял ли Стеббинс еще такие следы, потом обругал себя,но не мог удержаться от этих мыслей. Он думал, было ли Кэрли больно. Думал,чувствовал Кэрли, как его тело распадается, или он просто был в одну секундужив, а в следующую уже мертв. Конечно, думать об этом было страшно. Особеннобыло страшно сознавать, что без него, как и без Кэрли, мир будет все такжекружиться в пустоте, равнодушный и ничего не знающий.

Разнесся слух, что к моменту гибели Кэрли они прошли ужедевять миль, и что Майор очень этим доволен. Но кто мог знать, чем на самомделе доволен Майор?

Гэррети быстро оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на телоКэрли, но они уже зашли за поворот.

— Что у тебя в рюкзаке? — неожиданно спросил Бейкер уМакфриса. Он старался говорить обычно, но голос его был неестественно высоким икаким-то деревянным.

— Чистая рубашка, — ответил Макфрис. — И сырой гамбургер.

— Сырой гамбургер, — Олсон скривился.

— В нем очень много энергии.

— Ты с ума сошел. Ты же все выблюешь.

Макфрис только улыбнулся.

Гэррети самому захотелось сырого гамбургера. Это лучше, чемшоколад и концентраты. Он вспомнил о своем печенье, но после Кэрли ему неочень-то хотелось есть. Как еще после этого он мог думать о своем гамбургере?Зрители, похоже, знали уже, что один из участников получил пропуск, иначе счего бы они стали аплодировать еще сильнее? Аплодисменты трещали, как попкорн.Гэррети подумал о том, каково это быть застреленным перед целой толпой народа,— потом решил об этом не думать.