— Может, его кто-то подвез до аэропорта?

— А вам не кажется, что этому «кому-то» пора быпроявиться и сообщить куда следует обо всем, что ему известно? Тем более чтоБрубейкер проверял авиарейсы: за это время старик не резервировал никакихбилетов.

Полетт нахмурилась:

— Хорошо. Лучше рассказать обо всем Брубейкеру. Я всеравно ничего не понимаю в этой арифметике.

— Я сам скажу ему. Только боюсь, он не слишком поверитмне на слово.

— Черт побери, можете сослаться на меня, если это важнодля следствия. За свою репутацию я не дрожу. Я, слава Богу, не замужем и неучусь в закрытом пансионе.

— А когда вы вернулись, машина была такой же грязной? —спросил Ромстед.

— Не помню, — ответила Полетт. — Было темно.Но почему она должна была покрыться пылью? Мы ведь не ездили по проселкам — нитуда, ни обратно, а когда добрались до места, то машина только слегказапылилась.

Ромстед кивнул. Да, похоже на то, что добрую часть из этихпятидесяти четырех миль проделали по проселочной дороге. Они вернулись вгостиную, и Ромстед снова принялся за пиво.

— А сколько вы пробыли в Лас-Вегасе? — спросил он.

— Ночь и следующий день. По-моему, мы отправились назадгде-то около одиннадцати вечера. Когда он высадил меня у моего дома, было безмалого пять утра. — Полетт вздохнула. — Сорок часов на ногах и всегооколо двух часов сна. Пожалуй, к лучшему, что мне не довелось встретиться вГунаром, когда ему было лет двадцать восемь…

— Погодите, — перебил ее Ромстед. — Так вывернулись домой к пяти утра шестого числа?

— Хм… да, верно.

«Всего за два часа, — подумал он, — до того, какон позвонил Винегаарду и распорядился о продаже акций».

— Тогда скажите, не лез ли он в Лас-Вегасе в бутылку? Яимею в виду, он не проигрался по-крупному?

Полетт улыбнулась:

— О Господи, конечно же нет. Сомневаюсь, проиграл ли онкогда-нибудь хотя бы двадцать баксов. Ваш отец терпеть не мог азартные игры. Онлюбил повторять, что любой человек, имеющий маломальское уважение к математике,должен быть сумасшедшим, рассчитывая урвать свою долю от прибыли казино. Простоон обожал всякие шоу; ему нравилось, когда всем вокруг весело и никто даже несобирается отправляться в постель — по крайней мере спать.

— Он говорил вам, что едет в Сан-Франциско?

— Нет.

— Странно. Даже не намекал?

— Ни слова. И если бы на его месте был кто-то другой,то меня бы это здорово озадачило. Я хочу сказать, если бы этот кто-то собиралсяуехать сразу же после нашего возвращения, то непременно хотя бы обмолвился обэтом. Но только не ваш отец — он все делал по-своему.

— Но ведь никто точно не знает, когда он уехал.

— Он уехал в течение нескольких ближайших часов, еще дополудня.

— Откуда вы это знаете?

— Потому что я проснулась и принялась распаковыватьсвои вещи. Когда обнаружила, что шиньона нет, то позвонила выяснить, неположила ли я его по ошибке к нему в чемодан. Телефон не отвечал. Я ещенесколько раз в течение дня пыталась дозвониться, потом бросила это занятие.

— Хорошо, а не говорил ли он о какой-нибудьнамечающейся сделке?

— Абсолютно ничего. И не должен был — он никогда этогоне делал.

— Вы знаете версию Брубейкера? Он утверждает, что отецбыл замешан в перевозке наркотиков.

— Чушь собачья!

— Я рад, что вы в это не верите. Но боюсь, мы с вами вменьшинстве.

— Мой дорогой, у меня нет никаких иллюзий по поводувашего старика; я знала его дольше, чем вы думаете. Это был заносчивый инетерпимый человек, который обладал сексуальной притягательностью ивыносливостью племенного жеребца, ваша мать — поистине святая женщина, раз онасмогла выдержать пятнадцать лет брака с ним. Но преступником он не был.

— Вы были знакомы с ним еще до того, как он поселилсяздесь?

— Э… Несколько лет тому назад он спас мне жизнь.

— Как это?

— Видите ли, здесь, среди зарослей полыни, это звучитстранно. Но он спас меня в море. — Взглянув на часы, Полетт встала. —Однако мне надо бежать. Если когда еще появитесь в наших краях — заходите, ярасскажу вам об этой истории за ленчем и парой бокалов «Кровавой Мэри».

— С удовольствием принимаю ваше приглашение. Спасибо.

Ромстед вышел на крыльцо вместе с Полетт. Она уже садилась в«континенталь», когда на ограде загона для скота позади них неожиданнозадребезжали жестянки, и на дорожку с ревом вылетел пыльный зеленый «порше» ирезко затормозил рядом с машиной Полетт. Водитель, хлопнув дверцей, выбралсянаружу, и Ромстеду показалось, будто он не вылез из машины, а как бы стряхнулее с себя, как пальто, и отшвырнул в сторону. Ему на ум пришла старая шутка офутбольном судье, который если не находил место для парковки своего«фольксвагена», просто таскал его повсюду с собой.

Хотя незнакомца нельзя было назвать настоящим громилой, онвполне подошел бы на роль довольно опасного заднего крайнего — грозы дальнейчетверти поля. «Около сорока, — отметил про себя Ромстед, — и уженачал немного толстеть». Мрачный взгляд вразвалку приближавшегося к ним верзилыне предвещал ничего хорошего.

— Я пытался до тебя дозвониться, — обратился он кПолетт Кармоди с плохо скрываемым раздражением. — Кармелита сказала, чтоты здесь.

— Лью, — церемонно начала она, — это Эрик…

Но он оборвал ее:

— Я знаю, кто он такой. — Верзила даже не удостоилРомстеда взглядом. — Ты не видела Джери?

— Мистер Боннер, — в голосе Полетт зазвучалиугрожающе-ласковые нотки, — разрешите представить вам… — Онаосеклась. — Джери? Ты хочешь сказать, что она в Колвиле?

— Приехала в прошлый вторник. Все было нормально. Нокогда я сегодня проснулся, то обнаружил, что она исчезла. Ни записки, ничего.

— Поговорим у меня дома, — сказала Полетт.

— Хорошо. — Прежде чем повернуться и уйти, Боннереще раз оглядел Ромстеда все тем же безразличным взглядом. — Намереныпродолжать семейный бизнес?

— Лью, заткнись! — резко оборвала его Полетт.

Пожав плечами, Боннер двинулся обратно к машине. Ромстед взадумчивости смотрел ему вслед. «Порше» рванул с места и умчался, подняв облакопыли.