class="p1">Пока желание не имеет контакта с реальностью, оно не вызывает конфликта в душе. Например, если человек искренне желает умереть за свою страну как солдат, но не в состоянии предпринять ради этого никаких действий, – в случае, если он, например, полупарализован, – внутри его души страх смерти не будет сопротивляться его желанию.

Но представим, что человек, имея возможность как пойти на битву, так и уклониться от нее, все-таки решился на нее пойти, принял какие-то меры в этом направлении, добился своего, затем впервые попал в бой, затем был послан на какое-то чрезвычайно опасное задание и, наконец, был убит. Почти наверняка в каждый момент его пути страх смерти поднимался у него в душе, а он его преодолевал. Такой момент мог настать в любой точке этого маршрута, в зависимости от темперамента и характера воображения. И только с приближением такого момента его желание умереть в бою становилось реальным.

То же самое можно сказать и о желании контакта с Богом. Пока оно еще не стало реальным, оно оставляет душу в покое. Но когда присутствуют условия для истинного таинства и таинство уже близко к совершению, душа разделяется.

Одна часть души, в данный момент, возможно, неуловимая для сознания, стремится к таинству; для души она является частью, принадлежащей истине, – ибо «творящий истину идет к свету»6.

Зато вся посредственная часть души отвращается от таинства, ненавидит его и страшится его гораздо сильнее, чем бьется плоть животного в желании убежать от неотвратимой смерти. Ибо «всякий делающий посредственное ненавидит свет»7.

Так начинается отделение доброй пшеницы от плевелов.

Христос сказал: «Я пришел принести не мир, но меч»8. А вот слова апостола Павла: «Ибо слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого, и проникает до разделения души и духа, костного состава и мозгов, и подвергает различению чувства и помышления сердца»9.

Итак, причащение становится переходом через огонь, который сжигает и уничтожает некоторую долю нечистот в душе. Следующее причащение разрушает еще некоторую долю. Количество зла, содержащегося в человеческой душе, конечно; но этот божественный огонь неисчерпаем. Таким образом, в итоге действия этого механизма, вопреки самым прискорбным падениям, если только не произойдет предательства и осознанного отречения от блага или если не постигнет случайная преждевременная смерть, переход в состояние совершенства неотвратим.

Чем реальнее желание Бога и, как следствие, реальнее контакт с Богом через таинство, тем яростнее возмущается посредственная часть души; ее возмущение сравнимо с тем, как сжимается живая плоть, которую вот-вот бросят в огонь. В зависимости от обстоятельств, оно принимает преобладающую форму отвращения, ненависти или страха.

Когда душа бывает в состоянии, в котором приступить к таинству мучительнее, чем пойти на верную смерть, она оказывается почти на пороге, за которым легко пойти на мученичество.

В своем отчаянном усилии выжить и избежать уничтожения огнем посредственная часть души с лихорадочной активностью изобретает доводы. Она заимствует их из любого арсенала, включая богословие и всяческие предостережения об опасности недостойного принятия таинств.

При условии, что душа, в которой возникают эти мысли, решительно отвергает их, этот внутренний мятеж приводит к бесконечному блаженству. Чем сильнее внутренний порыв отступления, возмущения и страха, тем больше уверенность в том, что таинство уничтожит много зла в душе и поставит ее значительно ближе к совершенству.

«Горчичное семя – самое малое из семян».10

Это семя – неуловимый атом чистого блага, поселяемый в душе в движении реального желания, устремленного к Богу. Если его не вырвать из нее сознательным предательством, оно со временем непременно раскинет ветви, на которых будут вить гнезда птицы небесные.

Христос сказал: «Царство Божие – это как если человек бросает семя в землю, потом спит и бодрствует ночью и днем; и как семя прорастает и дает побег, он не знает. Сама собою земля производит плод: сначала траву, потом колос, потом полноту зерна в колосе. И когда дала она зерно, он посылает серп, ибо настала жатва»11.

Когда душа однажды переступила порог в реальном контакте с чистым благом – самым верным признаком чего, возможно, является внутреннее смятение перед таинством, – от нее не требуется ничего, кроме неподвижного ожидания. Неподвижное ожидание не означает отсутствия внешней деятельности. Внешняя деятельность, в той мере, в какой она строго вменяется или обязанностями человеческого свойства, или особенными повелениями Бога, составляет часть этой неподвижности души. Оказываемся ли мы ниже этих обязанностей и повелений или выходим за их пределы – то и другое нарушает неподвижное ожидание.

Деятельность, в точности равная тому, что приказано, является условием ожидания души, подобно как для школьника оставаться на месте в течение урока является условием внимания. Но как физическая неподвижность еще не является вниманием и сама по себе не плодотворна, так и предписанные действия <сами по себе> не плодотворны для души, достигшей этого состояния.

Как человеку поистине внимательному не нужно принуждать себя к неподвижности, чтобы напрячь внимание, – наоборот, лишь только его мысль обращается к проблеме, он непринужденно, автоматически приостанавливает мешающие движения, – так и у души, находящейся в состоянии неподвижного ожидания, предписанные действия возникают автоматически.

Пока совершенство далеко, такие действия часто смешиваются с мукой, болью, усталостью, с тем, что кажется внутренней борьбой, с падениями, подчас серьезными; но все же, пока в душе не произошло предательство, на которое бы она согласилась, в исполнении таких действий есть что-то непреодолимое.

Человек не может обойтись без предписанных действий; но он становится любимым Богом не постольку, поскольку он действует.

«Кто из вас, имея раба, который пашет или пасет скот, скажет ему: „Скорее входи и возляг, чтобы поесть“? Не скажет ли он: „Приготовь мне еду, препояшься, подай мне еду и питье, а потом будешь есть и пить ты“? И будет ли рабу какая-то благодарность за то, что он исполнил все эти приказания? Так и вы, когда выполните все, предписанное вам, говорите: „Мы ничего не стоящие рабы; мы сделали то, что были обязаны сделать“»12. А раб, который принимает от господина любовь и благодарность, вплоть до того, что господин сам готов услужить ему за трапезой13, – не тот, который пашет и жнет. Это некто другой.

Речь не о выборе между двумя способами служения Богу. Эти два раба представляют одну и ту же душу в двух различных отношениях, или еще – две неразделимые части одной и той же души.

Заслужит любовь господина раб, который стоит у двери, не сходя с места в бдении, ожидании, внимании, желании, готовый открыть ее, лишь только услышит стук. Ни