Кристоф вошёл, держа в руках пачку белых листов.

— Что сие значит? — поинтересовался Джон.

— Так, фольклор Скайрейнджеров, — усмехнулась я. — У нас есть кое-какая естественная защита от магии. Что-нибудь нашёл?

— Да, в кабинете, в столе. Посмотрите.

Он подошёл к столику и разложил на нём рисунки. Это были карандашные наброски, некоторые небрежные, другие — тщательно и неторопливо прорисованные. На двух из них мы увидели уже знакомый символ звезды в круге. Он располагался наверху, над рисунком. Везде был изображён в центре Х-образный крест с распятой на нём мужской фигурой, обнажённой до пояса. Там, где всё было прорисовано детально, можно было узнать, что Фарги изображал на кресте себя. Его руки, плечи и грудь были покрыты ранами и царапинами. На одном из рисунков рядом с крестом был нарисован киотит в странной мантии, а на другом крест окружали пять ровных прямоугольников, в которых были мелко написаны те самые знаки, вырезанные Ночным Купсой на груди жертв. На следующем — над крестом был развёрнут старинный свиток, на нём начертаны несколько строк с ещё неизвестным нам набором знаков. На последнем мы увидели безжизненное тело, висящее на кресте. Звезда из круга была нарисована здесь в районе солнечного сплетения.

— Что это значит? — спросил Джон.

— Это какой-то обряд, — ответил Кристоф. — Видите, киотит — это жрец, в прямоугольниках, скорее всего, заклинания, те самые, из репертуара Ночного Купсы, я сравнивал. В свитке — заключительное заклинание. И результат… Какой именно, можно только догадываться.

— Зачем ему это было нужно? — нахмурился Брай.

— Не знаю.

— Он вспоминал этот обряд или придумывал, как он мог проходить, — произнесла я. — Видите, некоторые детали прорисованы очень тщательно. Люди часто что-то рисуют, когда думают о чём-то важном или сложном. Фарги не был исключением.

— А если этот символ и есть перевернутая звезда, в схеме которой он пытался разобраться? — произнёс Брай. — И схема — это ритуал обряда.

— Может быть, — пробормотал Кристоф. — Но опять же, зачем? Что давал этот обряд, и почему он рисовал на кресте себя?

— В любом случае, он знал, что делал, — я постучала пальцем по листу, где был нарисован свиток. — Эта надпись не вписывается в ту схему, которую рисовал Ночной Купса. Значит, он либо уже знал эту часть, либо получил ещё где-то.

— Может, в Храме? — спросил Джон.

— Может, — кивнул Кристоф.

— Я уже видел эту композицию, — Брай поднял один из рисунков. — Это картина из его «безумного» цикла. Номер шестнадцатый…

Он подошёл к щитку на стене и защёлкал кнопками. Безмятежный залив изумрудного цвета, изображённый на полотне, стоявшем на ближайшем мольберте, поблёк и исчез, и на его месте возникла темнота, из которой медленно проступили очертания серебристого креста и распятого на нём человека. Это тоже был Фарги, и на его теле темнели раны и ожоги, голова была устало опущена на грудь, а мускулы напряжены, то ли в попытке порвать путы, то ли в мучительном переживании физической боли. Темнота вокруг была наполнена бесконечным кружением едва уловимых теней, которые казались ещё более ужасными оттого, что их невозможно было разглядеть.

Я уже видела эту картину, но теперь снова ощутила сквозившую в ней напряженность на грани нервного срыва и какую-то томительную безнадёжность.

— Сопровождение, — произнёс Брай и нажал на кнопку.

Тяжелый, низкий звук, похожий на стон, пронзил тишину, и в нём зазвучал усталый голос Фарги: «Чёрные тени, кружат вокруг меня. Я один. Мой путь впечатан в Темноту и отмечен копытами Дьявола. Ночь кошмаров распинает моё тело на перевёрнутой звезде».

— На перевёрнутой звезде? — встрепенулся Кристоф. — Брай, можно слегка высветить задний план?

— Можно, — Брай повернул какой-то рычажок, и по полотну, отсвечивая серебром, расплылся уже знакомый нам символ. Крест как раз вписывался в него и Фарги казался распятым именно на символе.

— Да, это и есть перевёрнутая звезда, — кивнул Кристоф. — Но почему она перевёрнутая? Обычная звезда в круге.

— Брай, включи ещё раз сопровождение, — попросила я. Мне совсем не хотелось слушать его, но кое-что в нём меня смутило. Брай снова включил звук и, прослушав до конца, я кивнула. — Так и есть! Вы заметили одну странность? Он говорит о том, что ночь кошмаров распинает его тело… Тело, понимаете? Почему не душу? В подобных аллегориях всегда фигурирует именно распятая душа, не говоря уж о том, что на самом деле его никто не распинал.

— А это имеет значение? — спросил Джон.

— Конечно, — подтвердил Кристоф. — Для любого, кто понимает разницу между смертным и уязвимым телом и свободной и бессмертной душой.

— Это всего лишь ещё одна загадка, — вздохнул Брай. — Если б с ним не случилось всё это, я б его сейчас затряхнул за такие дела. Где это видано, что инспектор оставляет после себя не конкретный отчёт о расследовании, а такие вот парадоксы.

— Наверно, в данном случае он действовал не как инспектор, — заметил Джон. — Темнеет. Поедете на «Стреле»?

— На «Слезе дьявола», — ответил Брай, возвращая на мольберт меланхоличный и чистый залив. — Она лучше защищена.

В Луарвиг мы въехали уже ночью. Брай уверенно вёл машину по запутанному лабиринту улочек Эйка. Мне хотелось спросить, почему мы не едем по Старой дороге, куда более удобной и безопасной в такой час, но одного взгляда на мрачное и замкнутое лицо Брая было достаточно, чтоб у меня напрочь пропало всякое желание задавать ему вопросы.

Мимо промелькнули неоновые рекламы заведений квартала Голубой птицы, и мы свернули на небольшую улочку, ведущую прямо к Храму.

Ещё немного и из темноты выплыла мрачная громада совершенно невообразимой формы. Ещё вчера я имела возможность «полюбоваться» этим образцом древней киотитской архитектуры при свете дня, но и тогда он не показался мне привлекательным. Я помнила чёрный, нависающий над маленькой площадью фасад, лежащий на массивных угловатых колоннах, глубокие ниши, из которых выглядывали жутковатые горгульи, пугающие не столько своей жизненностью, сколько грубостью в сочетании с удивительно динамичными позами. Кривые башни, представлявшие собой нагромождение каменных кубов, торчали с двух сторон, как рога дьявола. На этом убранство Храма заканчивалось, поскольку остальные три стены были глухими и неприступными, как скала. Теперь весь этот кошмар