решительно отказался взять ее к себе. Мол, лодырей и без нее здесь хватает и он не намерен кормить еще одну бездельницу. Я поняла, что Шмидт уже вел беседу с хозяином Зои и что тот охарактеризовал ее весьма отрицательно.

А сейчас, честно говоря, я даже чувствую какое-то облегчение оттого, что наша с ней задумка не удалась. В самом деле, какое я имею моральное право тянуть Зою сюда, когда и сама-то (если принять во внимание угрозы Шмидта) вот-вот загремлю на биржу, а оттуда – неизвестно куда. Так что менять ей «шило на мыло» не имеет смысла. Написала ей сейчас ответ, где, в свою очередь, тоже призываю «не горевать, а ждать и надеяться».

Вечером, только успели поужинать, заявился Генрих, принес груду словарей – переводы с немецкого на русский, с немецкого на английский, с немецкого на итальянский и с немецкого на греческий. Сказал, что раздобыл их у каких-то родственников в городе. Конечно, штудировать сейчас английский, итальянский, а тем более греческий языки мне явно не под силу, а вот немецким, думается, стоит заняться более основательно. Возьму-ка себе за правило ежевечерне учить хотя бы с десяток слов. Миша и Василий тоже изъявили желание, так что будет с кем тренироваться.

После того неудачного приглашения в кино Генрих некоторое время избегал появляться у нас, а сейчас опять заходит частенько то с шашками, то с шахматами.

Болят, ноют, не переставая, руки. Сегодня чертов пан опять откопал для нас работенку – хуже некуда: копаем пруд для гусей, вернее, углубляем и расширяем прежний. Вымазались в глине до макушки. И передохнуть-то не было никакой возможности – пруд этот сразу за двором – как на ладони. Шмидт весь день торчал возле гаража, приводил в порядок свою машину, а сам все время краем глаза следил за нами. Чуть разогнешься – сразу крик – «Лербасы, керлы! Шнель-шнель!»[59].

Вот и болят, ноют плечи и руки – спасу нет. О Господи, услышал бы ты наши молитвы!

28 марта Воскресенье

Ну и денек сегодня выдался! – сплошные сердечные переживания и тревоги! Во-первых, эта новая встреча с Люсьеном. Как же права была Вера, когда предвещала мне, что белокурый красавчик ни за что не успокоится, пока не выяснит всей правды.

Во-вторых, нежданно (ведь не обещал прошлый раз!) явился Николай Колесник. Ну а в-третьих… В-третьих, вообще произошло то великое чудо, что, несмотря на перевернутый и потрясенный войною мир, на Землю снова пришла весна. Весна пришла! Она – в звенящих колокольчатых трелях невидимых жаворонков. Она – в горьких, голубовато-белесых дымках, что курятся над кучами прошлогодних листьев на задворках дома. Она – в озорном, веселом хлопанье вывешенного Гельбихой белья в ее саду, и она же в осколке пыльного, зеленого бутылочного стекла на дороге, что месяцами втаптывался башмаками в грязь, а сейчас, обласканный солнцем, превратился вдруг в драгоценный, сверкающий алмаз. И еще она – в моем сердце – беспокойная, радостно-тревожная, куда-то зовущая, что-то сулящая. Что же?

Но расскажу по порядку. Перед обедом, только я успела убраться и привести себя в надлежащий воскресный вид, вернулся из Грозз-Кребса Миша и сообщил с ухмылкой:

– Выйди на улицу – там тебя какой-то симпатяга-француз дожидается… Ту, май-то, не верит! Посмотри в окно – увидишь. Он от самой деревни со мной вместе шел, расспрашивал о тебе. И еще интересовался, не живет ли здесь Настя. Я ему ответил, – ошибаетесь, мсье, Насти у нас нет и никогда не было, а Веру сейчас позову.

Делать нечего. Пришлось выйти. Люсьен (это был, конечно, он) ожидал на углу, возле Гельбова забора, задумчиво покусывал сорванную молодую веточку. Завидев меня, сделал несколько шагов навстречу. Глаза его смеялись.

– Ну-с, как вас сегодня звать? – спросил он меня шутливо, встряхивая легонько поданную ему мной руку. – Опять Настя? Или Мария? Антуанетта? А может, все-таки Вера?

– Люсьен, не сердитесь, пожалуйста, на меня. Я тогда пошутила, и, кажется, довольно глупо, – выпалила я с ходу и сразу почувствовала громадное облегчение. – Я очень жалею об этом. Пожалуйста, не обижайтесь.

– О нет! Я обижен на вас, и очень, – ответил он, смешливо поджав губы. – Зачем вы послали меня в такое, простите, неудобное место? И потом, вам же неизвестна вся драма: вы навек поссорили меня с одной хорошей русской девчонкой! Представляете, я открылся ей в своих чувствах, а она вдруг страшно рассердилась. Я сразу понял, что тут что-то не так… Ну и, Вера-Настя! И не стыдно вам?

– Стыдно. Конечно стыдно, – охотно призналась я и, представив, как этот ловелас попал впросак, не могла удержаться от смеха.

– Вам смешно, а каково мне? – с притворной скорбью промолвил Люсьен, но тут же изменил тон. – Ну ладно, так и быть – прощаю. Надеюсь, что мы с вами будем все-таки друзьями… Кстати, почему я никогда не вижу вас в деревне? Русские девушки иногда приходят к нашему лагерю, а вас, как я ни высматриваю, среди них нет и нет.

– Я понятия не имею, где ваш лагерь, иначе обязательно бы побывала у вас в гостях, – ответила я серьезно. – А потом, знаете, у меня очень строгая мама, даже, скажу я вам, – сердитая. Она ни на полшага не отпускает меня из дому.

Вот так, болтая и смеясь, мы незаметно, прогулочным шагом дошли до железнодорожного переезда и вдруг увидели едущего из деревни на велосипеде полицая. Не мешкая, быстро распрощались. Люсьен торопливо пошагал по железной дороге, а я обратно к дому. Ноги несколько раз порывались бежать, но я гордо сдерживала себя и даже, наоборот, специально замедляла шаг. С какой стати унижаться перед холуем в полицейской форме (ходят слухи, что Квашник – фольксдейтч)? Что я сделала запретного, в чем этот тип может уличить меня?

Поравнявшись со мной, Квашник притормозил велосипед.

– Еще раз увижу тебя, русская девка, вместе с этим жеребчиком – не миновать тебе холодной! – пробурчал с угрозой. – Получишь, пся крев[60], по дупе[61] – враз забудешь о своем французишке!

– А он вовсе никакой не мой! – ответила я с возмущением. – Мы просто случайно встретились. Если вы не знаете – так и не говорите.

Но Квашник уже снова закрутил педалями. До меня явственно донеслось гнусное ругательство. И сразу стало так тошно на душе! Продажная сволочь! Как он смеет?! И главное – за что? Ведь совершенно незаслуженно оказалась облита грязью. Вот так: погордилась – и получила! Уж лучше было бы пробежаться и вовремя скрыться, чем выслушивать