Здесь лежит русский летчик, москвич

Аркадий Российский.

Родился в 1920 году – умер в 1942 году

И ниже: «…Хоть жил ты недолго, но честно».

Василий постарался – шрифт получился вполне приличным. Решили отнести надпись на место, когда высохнет краска. Остаток дня прошел без каких-либо выдающихся событий. Ждали газету, но в ней по-прежнему нет ничего хорошего. После обеда заглянула на полчаса Вера – она приезжала на велосипеде в деревенскую лавку за продуктами. Сказала, что утром был в гастхаузе Николай Колесник, просил передать мне, что сегодня не сможет побывать у нас. Между прочим, я почему-то так и предполагала.

Вера принесла нехорошую весть. Вернее, это Николай сообщил ей, что два дня назад Людмилу за какую-то провинность отправили в концентрационный лагерь. Прибывшие в поместье полицаи предварительно жестоко избили ее в присутствии управляющего и хозяйки и на виду работающих в поле «восточников». И никто, никто, никто не вмешался… Не вступился… Что же с нами происходит? Господи, что же с нами происходит?!

8 апреля

Четверг

Нет, такой «дремучей дуры» (права Вера!), идиотки и пустой бахвалки, как я, нет больше на свете. Это – точно! Полдня ругаю себя самыми страшными словами, а как начну все вспоминать заново – просто в жар кидает от стыда и от досады.

А произошло вот что. Часов в десять утра Шмидт позвал меня с поля и велел отвезти бидоны с молоком на Молкерай: мол, Гельб зашиб ногу, а «керлы» нужны здесь, в усадьбе, – больше везти некому.

– Умеешь ли ты хоть лошадьми управлять? – спросил он меня недоверчиво.

– Конечно умею, чего тут хитрого? – быстро – не упускать же такую возможность! – солгала я.

– Сейчас Михель запряжет подводу, и отправляйся. Коней не гони, – наставлял меня Шмидт, – бидоны с молоком оставишь, а обрат заберешь с собой.

– Бидоны-то тяжелые – как я справлюсь?

– Справишься. Там тебе помогут. – Шмидт криво усмехнулся. – И выгрузят, и загрузят.

Пока Миша запрягал лошадей, я побежала домой, переоделась – сняла свой опостылевший «макинтош», сбросила клемпы. Переплетя заново косы, нацепила свой новый красный берет, повязала шарфик, всунула ноги в туфли. Не показываться же на людях замарашкой – ведь на Молкерае работают пленные англичане. Один из них – черноглазый, стройный, с волнистой, темной шевелюрой парень по имени Альберт – мне даже очень нравится. Часто, когда мы с Верой проходим мимо Молкерая в Литтчено, а потом я возвращаюсь обратно, он непременно торчит возле двери и с ослепительной улыбкой картавит вполголоса что-либо приятное – к примеру, «День добрый, паненка». Вообще-то, я не слишком придаю значения его заигрываниям, потому что знаю – наслышана уже! – что это донжуан, каких мало. Но ведь и донжуаны тоже могут нравиться, да еще как!

До места назначения я добралась благополучно. Лишь, подъезжая к эстакаде, где выставлялись бидоны, круто завернула телегу и зацепилась за какую-то торчащую сбоку железную штуковину. Раздался треск. На шум из дверей высунулся конопатый паренек в белом замызганном фартуке и таком же колпаке, из-под которого торчали рыжие кудри. Удивленно взглянув на меня, скрылся. И тут же на дощатый помост высыпало человек двенадцать англичан в рабочем одеянии, и среди них – Альберт. Какими же «джентльменами» они все предстали! Подвода моя враз была очищена от бидонов. С такой же скоростью оказались в ней бидоны с обратом. Окружив меня, англичане буквально засыпали вопросами. Кто-то спрашивал, как меня зовут, кто-то интересовался, откуда я из России, а кто-то, наиболее предприимчивый, уже намекал о свидании.

Высокий англичанин с тонким, бледным лицом попридержал лошадей за поводья:

– Вы теперь все время будете привозить молоко?

– Нет, – ответила я с невольным сожалением. – Просто наш швайцер сегодня не смог приехать – ушиб ногу.

– Знаете, мы ему и вторую ногу подобьем, только приезжайте каждый день, – под общий дружный смех серьезно произнес вихрастый.

Завернув из деревни на свою дорогу, я оглянулась: англичане все еще толпились на помосте, слышны были их голоса. Я приветственно махнула им, в ответ они дружно взметнули вверх руки. И вот тут-то меня и занесло. Поднявшись зачем-то в телеге во весь рост и крепко натянув одной рукой поводья, я другой принялась лихо крутить кнутом над головой, усиленно погонять ошалевших от неожиданности лошадей. Сначала Дашка и Лизка бежали трусцой, затем перешли на рысь и, наконец, неуклюже толкая друг друга толстыми задами, пустились галопом. Бидоны, подпрыгивая, тарахтели позади, смачно плескался в них обрат, а в меня словно бы бес вселился. Размахивая со свистом кнутом, я в каком-то восторженном упоении выкрикивала:

       Есть женщины в русских селеньях

С спокойною важностью лиц,

С красивою силой в движеньях,

С походкой, со взглядом цариц…

Не знаю, сколько бы еще продолжалась такая скачка, если бы один из бидонов не упал на бок и не подкатился мне сзади с маху под ноги. Подкошенная, я перелетела через него и рухнула на край телеги. А так как лошади продолжали еще скакать, то не удержалась и по инерции мягко сползла в дорожную пыль. И вот что удивительно: Лизка с Дашкой сразу остановились, потряхивая недовольно разгоряченными мордами, ждали, что будет дальше.

Стыд-то какой! Поднимаясь из пыли, я не оглядывалась, однако ясно слышала далеко позади приглушенный хохот. Вот и продемонстрировала свою «русскую удаль». Дура чертова! Это надо же – «Коня на скаку остановит…». Потом, когда уже снова забралась в телегу, охватил липкий страх, а что, если Шмидт увидел из окна это мое «джигитство»?

Пришлось у железнодорожного переезда еще раз остановить лошадей, чтобы они хоть немножко поостыли. Во двор въехала со стесненным сердцем (даже бидоны с обратом забыла выставить себе и Гельбу). Однако Шмидта нигде не было видно. «А он укатил в деревню, наверное, опять к своей мельничихе, – ответил Миша на мой вопрос, распрягая лошадей, и присвистнул удивленно: – Чего это они, ту, май-то, такие потные, взбудораженные?»

И снова я запоздало испугалась: ведь Шмидт мог возвращаться домой следом за мной и своими глазами увидеть все мои «художества». Вот досталось бы мне тогда от него! А сейчас еще я просто не могу себе представить, как покажусь теперь на глаза тем англичанам?

11 апреля

До чего же бессмысленно, бездарно прошел воскресный день! Опять такая тоска на сердце! Не радуют ни радио, ни газеты. Снова лишь восторженные вопли об успехах «доблестных немецких воинов». Из кратких военных сводок ничего нельзя