в библиотеке, а город исследовал с помощью карты и указаний от продавца из лавки – все это тоже взято из опыта Лавкрафта, который досконально изучал историю и топографию посещаемых регионов и неоднократно заглядывал в библиотеки, торговые предприятия и другие места за картами, путеводителями и фактами о городе.

Даже скромный обед Олмстеда в ресторане («Мне хватило миски овощного супа с крекерами») отсылает к режиму питания Лавкрафта, поскольку на еде он экономил и дома, и в поездках. Впрочем, и это еще не все. Персонажей Лавкрафта нередко (хотя зря) критиковали за то, что они не едят, не ходят в туалет и не вступают в долгие беседы, хотя давно уже стоило понять, что такой вид приземленного реализма не соответствовал авторским целям. Даже при написании повестей Лавкрафта волновало только одно (не считая правдоподобия событий и топографической достоверности) – строгое соответствие теории Эдгара По о единстве эффекта, для чего необходимо избавляться от всех слов, предложений и даже эпизодов, не имеющих непосредственного отношения к развитию сюжета. Таким образом, можно обойтись без описания приема пищи, ведь он никак не повлияет на развязку истории и только лишит ее атмосферы напряженности и неизбежности, старательно создаваемой Лавкрафтом. При этом важно отметить, что когда мы все-таки сталкиваемся с единственными героями, которые хоть что-то едят, – это Олмстед и Уилмарт из «Шепчущего во тьме», – то происходит это потому, что данный факт важен для сюжета: Уилмарта безуспешно пытались накачать, подсыпав ему снотворное в кофе, а в случае Роберта, поневоле застрявшего в Инсмуте, скромный обед помогает дополнить психологический портрет туриста, обеспокоенного зловещей обстановкой.

Больше всего противоречий вызывает впечатляющее превращение Олмстеда в конце повести, когда он не просто смиряется с жизнью в облике омерзительного гибридного существа, но и с энтузиазмом в нее окунается. Намекает ли таким образом Лавкрафт на то, что к Глубоководным, как и к существам из «Хребтов безумия», стоит относиться не с ужасом, а с сочувствием, ведь они не сильно от нас отличаются? Или же перемену в Роберте следует воспринимать как еще более пугающее событие? Последний вариант кажется мне более вероятным. «Преобразование» Глубоководных (в отличие от Старцев) не происходит постепенно, и наше отвращение, вызванное их физическим уродством, не сглаживается, когда мы узнаем об их интеллекте, храбрости или благородстве. Трансформация Олмстеда становится кульминацией повести и наивысшей точкой жуткого сюжета: нам показывают, что неотвратимо пострадало не только его тело, но и разум.

Намеки на финальное превращение, как тонкие, так и очевидные, раскиданы по всему произведению. Один из самых изящных заключается в использовании описательных средств. Само название «Тень над Инсмутом» (в других переводах – «Морок над Инсмутом», «Мгла над Инсмутом; в оригинале – «The Shadow over Innsmouth») выбрано не случайно, ведь дразнящие вариации слова «тень» или «мрак» встречаются на протяжении всей истории. В самом начале мы сталкиваемся с ним, когда после разговора с кассиром Олмстед заявляет: «Тогда я впервые услышал о мрачном Инсмуте». Далее Инсмут называют «омраченным слухами» и «покрытым зловещей тенью», что намекает на состояние Олмстеда, у которого город и его жители вызывают все больше отвращения, а вот в конце, уже после «превращения», Инсмут становится «прекрасным». Также мы узнаем о существовании еще более прекрасного подводного Йхантлея, где Роберт «познает вечную жизнь среди чудес и великолепия» – в этой фразе, подражающей двадцать третьему псалму («Поистине благодать и милосердие озарят все мои дни, и познаю я вечную жизнь в доме Господнем»), необыкновенным образом объединяется ликование Олмстеда и ужас читателя.

В конце концов, «Тень над Инсмутом» – это история о непоколебимом зове крови и очередное размышление на тему того, что «прошлое реально – кроме него ничего больше и нет»59. Лавкрафт считал будущее неизвестным и непредсказуемым, а настоящее – лишь неизбежным результатом всех предшествующих событий прошлого, в том числе нам незнакомых. Всю повесть Олмстедом руководит зов крови, хотя он этого не осознает. Когда он увидел Зедока Аллена и решил задать ему несколько вопросов, «во мне будто проснулся какой-то бесенок, будто нечто из мрачных таинственных глубин подтолкнуло меня к разговору», а за этим «нечто» как раз скрывалось прошлое, воплощенное в наследственности Роберта. Оно-то и привело его в Инсмут, где его ждала череда случайных, как казалось Олмстеду, событий.

Ни в одном другом произведении Лавкрафту не удавалось так успешно создать атмосферу зловещего упадка: читая повесть, невольно начинаешь чувствовать заполоняющую все вокруг рыбную вонь, живо представляются уродства жителей Инсмута и полуразрушенное состояние города. И снова ему удалось сочинить историю, в которой действие развивается от первого до последнего слова и достигает катастрофической концовки без единой фальшивой ноты, а концовка эта, как уже отмечалось ранее, вбирает в себя как печальную судьбу одного человека, так и пугающий намек на скорое уничтожение всей человеческой расы. Здесь неразрывно связано вселенское и малое, прошлое и настоящее, внутреннее и внешнее, а также представления о себе и других. Ничего подобного Лавкрафт не достигал ни в одной другой ранней или поздней работе, за исключением последнего его крупного произведения «За гранью времен» (хотя там дело обстоит немного иначе).

Тем не менее Лавкрафт был крайне недоволен «Тенью над Инсмутом» и третьего декабря, спустя неделю после ее написания, с грустью сообщал Дерлету:

«Боюсь, эксперимент не удался. История растянулась на шестьдесят восемь страниц и обладает всеми осуждаемыми мной недостатками, особенно в области стиля, поскольку несмотря на все меры предосторожности в текст все же проникли избитые фразы и банальная ритмичность. Использовать другой стиль – все равно что говорить на иностранном языке, поэтому я чувствовал себя абсолютно беспомощным. Возможно, я еще попробую поэкспериментировать с другим сюжетом, совершенно отличающимся от этого, однако сейчас лучшим решением, пожалуй, станет перерыв, как тогда, в 1908 году. Я уделял слишком много внимания запросам рынка и мнению людей, поэтому если когда-либо опять возьмусь за писательство, то начну по новой и стану сочинять только для себя, следуя давней привычке рассказывать истории без оглядки на технические детали. Нет, о публикации „Тени над Инсмутом“ я даже не задумываюсь, так как точно уверен, что ее не примут»60.

Возможно ли, что даже с учетом такого заявления Лавкрафт все-таки писал эту повесть держа в уме конкретную читательскую аудиторию? Уилл Мюррей, обратив внимание на энергичную сцену погони в четвертой главе, предположил, что Лавкрафт, вероятно, рассчитывал на публикацию в Strange Tales61, однако в отсутствие каких-либо документальных доказательств данная теория ничем не подтверждается. В журнале Strange Tales, как нам известно, платили больше, чем в