– Скоро отсюда? – спросил Петр Степанович с кресел, закуривпапироску.

– Я, собственно, приехал продать имение и завишу теперь отмоего управляющего.

– Вы ведь, кажется, приехали потому, что там эпидемии послевойны ожидали?

– Н-нет, не совсем потому, – продолжал господин Кармазинов,благодушно скандируя свои фразы и при каждом обороте из угла в другой уголбодро дрыгая правою ножкой, впрочем чуть-чуть. – Я действительно, – усмехнулсяон не без яду, – намереваюсь прожить как можно дольше. В русском барстве естьнечто чрезвычайно быстро изнашивающееся, во всех отношениях. Но я хочуизноситься как можно позже и теперь перебираюсь за границу совсем; там и климатлучше, и строение каменное, и всё крепче. На мой век Европы хватит, я думаю.Как вы думаете?

– Я почем знаю.

– Гм. Если там действительно рухнет Вавилон и падение егобудет великое (в чем я совершенно с вами согласен, хотя и думаю, что на мой векего хватит), то у нас в России и рушиться нечему, сравнительно говоря. Упадут унас не камни, а всё расплывется в грязь. Святая Русь менее всего на свете можетдать отпору чему-нибудь. Простой народ еще держится кое-как русским богом; норусский бог, по последним сведениям, весьма неблагонадежен и даже противкрестьянской реформы едва устоял, по крайней мере сильно покачнулся. А тутжелезные дороги, а тут вы… уж в русского-то бога я совсем не верую.

– А в европейского?

– Я ни в какого не верую. Меня оклеветали пред русскоюмолодежью. Я всегда сочувствовал каждому движению ее. Мне показывали этиздешние прокламации. На них смотрят с недоумением, потому что всех пугаетформа, но все, однако, уверены в их могуществе, хотя бы и не сознавая того. Вседавно падают, и все давно знают, что не за что ухватиться. Я уже потому убежденв успехе этой таинственной пропаганды, что Россия есть теперь по преимуществуто место в целом мире, где всё что угодно может произойти без малейшего отпору.Я понимаю слишком хорошо, почему русские с состоянием все хлынули за границу, ис каждым годом больше и больше. Тут просто инстинкт. Если кораблю потонуть, токрысы первые из него выселяются. Святая Русь – страна деревянная, нищая и…опасная, страна тщеславных нищих в высших слоях своих, а в огромном большинствеживет в избушках на курьих ножках. Она обрадуется всякому выходу, стоит толькорастолковать. Одно правительство еще хочет сопротивляться, но машет дубиной втемноте и бьет по своим. Тут всё обречено и приговорено. Россия, как она есть,не имеет будущности. Я сделался немцем и вменяю это себе в честь.

– Нет, вы вот начали о прокламациях; скажите всё, как вы наних смотрите?

– Их все боятся, стало быть, они могущественны. Они открытообличают обман и доказывают, что у нас не за что ухватиться и не на чтоопереться. Они говорят громко, когда все молчат. В них всего победительнее(несмотря на форму) эта неслыханная до сих пор смелость засматривать прямо влицо истине. Эта способность смотреть истине прямо в лицо принадлежит одномутолько русскому поколению. Нет, в Европе еще не так смелы: там царство каменное,там еще есть на чем опереться. Сколько я вижу и сколько судить могу, вся сутьрусской революционной идеи заключается в отрицании чести. Мне нравится, что этотак смело и безбоязненно выражено. Нет, в Европе еще этого не поймут, а у насименно на это-то и набросятся. Русскому человеку честь одно только лишнеебремя. Да и всегда было бременем, во всю его историю. Открытым «правом набесчестье» его скорей всего увлечь можно. Я поколения старого и, признаюсь, ещестою за честь, но ведь только по привычке. Мне лишь нравятся старые формы,положим по малодушию; нужно же как-нибудь дожить век.

Он вдруг приостановился.

«Однако я говорю-говорю, – подумал он, – а он всё молчит ивысматривает. Он пришел затем, чтоб я задал ему прямой вопрос. А я и задам».

– Юлия Михайловна просила меня как-нибудь обманом у васвыпытать, какой это сюрприз вы готовите к балу послезавтра? – вдруг спросилПетр Степанович.

– Да, это действительно будет сюрприз, и я действительноизумлю… – приосанился Кармазинов, – но я не скажу вам, в чем секрет.

Петр Степанович не настаивал.

– Здесь есть какой-то Шатов, – осведомился великий писатель,– и, вообразите, я его не видал.

– Очень хорошая личность. А что?

– Так, он про что-то там говорит. Ведь это он по щеке ударилСтаврогина?

– Он.

– А о Ставрогине как вы полагаете?

– Не знаю; волокита какой-то.

Кармазинов возненавидел Ставрогина, потому что тот взялпривычку не замечать его вовсе.

– Этого волокиту, – сказал он, хихикая, – если у насосуществится когда-нибудь то, о чем проповедуют в прокламациях, вероятно,вздернут первого на сук.

– Может, и раньше, – вдруг сказал Петр Степанович.

– Так и следует, – уже не смеясь и как-то слишком серьезноподдакнул Кармазинов.

– А вы уж это раз говорили, и, знаете, я ему передал.

– Как, неужто передали? – рассмеялся опять Кармазинов.

– Он сказал, что если его на сук, то вас довольно и высечь,но только не из чести, а больно, как мужика секут.

Петр Степанович взял шляпу и встал с места. Кармазиновпротянул ему на прощание обе руки.

– А что, – пропищал он вдруг медовым голоском и с какою-тоособенною интонацией, всё еще придерживая его руки в своих, – что, еслиназначено осуществиться всему тому… о чем замышляют, то… когда это могло быпроизойти?

– Почем я знаю, – несколько грубо ответил Петр Степанович.Оба пристально смотрели друг другу в глаза.

– Примерно? приблизительно? – еще слаще пропищал Кармазинов.

– Продать имение успеете и убраться тоже успеете, – ещегрубее пробормотал Петр Степанович. Оба еще пристальнее смотрели друг на друга.

Произошла минута молчания.

– К началу будущего мая начнется, а к Покрову все кончится,– вдруг проговорил Петр Степанович.

– Благодарю вас искренно, – проникнутым голосом произнесКармазинов, сжав ему руки.

«Успеешь, крыса, выселиться из корабля! – думал ПетрСтепанович, выходя на улицу. – Ну, коли уж этот “почти государственный ум” такуверенно осведомляется о дне и часе и так почтительно благодарит за полученноесведение, то уж нам-то в себе нельзя после того сомневаться. (Он усмехнулся.)Гм. А он в самом деле у них не глуп и… всего только переселяющаяся крыса; такаяне донесет!»

Он побежал в Богоявленскую улицу, в дом Филиппова.

VI

Петр Степанович прошел сперва к Кириллову. Тот был, пообыкновению, один и в этот раз проделывал среди комнаты гимнастику, то есть,расставив ноги, вертел каким-то особенным образом над собою руками. На полулежал мяч. На столе стоял неприбранный утренний чай, уже холодный. ПетрСтепанович постоял с минуту на пороге.