V

День для Петра Степановича выдался хлопотливый. От фонЛембке он поскорее побежал в Богоявленскую улицу, но, проходя по Быковой улице,мимо дома, в котором квартировал Кармазинов, он вдруг приостановился,усмехнулся и вошел в дом. Ему ответили: «Ожидают-с», что очень заинтересовало его,потому что он вовсе не предупреждал о своем прибытии.

Но великий писатель действительно его ожидал, и даже ещевчера и третьего дня. Четвертого дня он вручил ему свою рукопись «Merci»(которую хотел прочесть на литературном утре в день праздника Юлии Михайловны)и сделал это из любезности, вполне уверенный, что приятно польстит самолюбиючеловека, дав ему узнать великую вещь заранее. Петр Степанович давно ужепримечал, что этот тщеславный, избалованный и оскорбительно-недоступный длянеизбранных господин, этот «почти государственный ум» просто-запросто в нем заискивает,и даже с жадностию. Мне кажется, молодой человек наконец догадался, что тотесли и не считал его коноводом всего тайно-революционного в целой России, то покрайней мере одним из самых посвященных в секреты русской революции и имеющимнеоспоримое влияние на молодежь. Настроение мыслей «умнейшего в Россиичеловека» интересовало Петра Степановича, но доселе он, по некоторым причинам,уклонялся от разъяснений.

Великий писатель квартировал в доме своей сестры, женыкамергера и помещицы; оба они, и муж и жена, благоговели пред знаменитымродственником, но в настоящий приезд его находились оба в Москве, к великому ихсожалению, так что принять его имела честь старушка, очень дальняя и беднаяродственница камергера, проживавшая в доме и давно уже заведовавшая всемдомашним хозяйством. Весь дом заходил на цыпочках с приездом господинаКармазинова. Старушка извещала в Москву чуть не каждый день о том, как онпочивал и что изволил скушать, а однажды отправила телеграмму с известием, чтоон, после званого обеда у градского головы, принужден был принять ложку одноголекарства. В комнату к нему она осмеливалась входить редко, хотя он обращался снею вежливо, впрочем сухо, и говорил с нею только по какой-нибудь надобности.Когда вошел Петр Степанович, он кушал утреннюю свою котлетку с полстаканомкрасного вина. Петр Степанович уже и прежде бывал у него и всегда заставал егоза этою утреннею котлеткой, которую тот и съедал в его присутствии, но ни разуего самого не попотчевал. После котлетки подавалась еще маленькая чашечка кофе.Лакей, внесший кушанье, был во фраке, в мягких неслышных сапогах и в перчатках.

– А-а! – приподнялся Кармазинов с дивана, утираясьсалфеткой, и с видом чистейшей радости полез лобызаться – характерная привычкарусских людей, если они слишком уж знамениты. Но Петр Степанович помнил побывшему уже опыту, что он лобызаться-то лезет, а сам подставляет щеку, и потомусделал на сей раз то же самое; обе щеки встретились. Кармазинов, не показываявиду, что заметил это, уселся на диван и с приятностию указал Петру Степановичуна кресло против себя, в котором тот и развалился.

– Вы ведь не… Не желаете ли завтракать? – спросил хозяин, наэтот раз изменяя привычке, но с таким, разумеется, видом, которым ясноподсказывался вежливый отрицательный ответ. Петр Степанович тотчас же пожелалзавтракать. Тень обидчивого изумления омрачила лицо хозяина, но на один толькомиг; он нервно позвонил слугу и, несмотря на всё свое воспитание, брезгливовозвысил голос, приказывая подать другой завтрак.

– Вам чего, котлетку или кофею? – осведомился он еще раз.

– И котлетку, и кофею, и вина прикажите еще прибавить, япроголодался, – отвечал Петр Степанович, с спокойным вниманием рассматриваякостюм хозяина. Господин Кармазинов был в какой-то домашней куцавеечке на вате,вроде как бы жакеточки, с перламутровыми пуговками, но слишком уж коротенькой,что вовсе и не шло к его довольно сытенькому брюшку и к плотно округленнымчастям начала его ног; но вкусы бывают различны. На коленях его был развернутдо полу шерстяной клетчатый плед, хотя в комнате было тепло.

– Больны, что ли? – заметил Петр Степанович.

– Нет, не болен, но боюсь стать больным в этом климате, –ответил писатель своим крикливым голосом, впрочем нежно скандируя каждое словои приятно, по-барски, шепелявя, – я вас ждал еще вчера.

– Почему же? я ведь не обещал.

– Да, но у вас моя рукопись. Вы… прочли?

– Рукопись? какая?

Кармазинов удивился ужасно.

– Но вы, однако, принесли ее с собою? – встревожился онвдруг до того, что оставил даже кушать и смотрел на Петра Степановича сиспуганным видом.

– Ах, это про эту «Bonjour», что ли…

– «Merci».

– Ну пусть. Совсем забыл и не читал, некогда. Право, незнаю, в карманах нет… должно быть, у меня на столе. Не беспокойтесь, отыщется.

– Нет, уж я лучше сейчас к вам пошлю. Она может пропасть, и,наконец, украсть могут.

– Ну, кому надо! Да чего вы так испугались, ведь у вас, ЮлияМихайловна говорила, заготовляется всегда по нескольку списков, один заграницей у нотариуса, другой в Петербурге, третий в Москве, потом в банк, чтоли, отсылаете.

– Но ведь и Москва сгореть может, а с ней моя рукопись. Нет,я лучше сейчас пошлю.

– Стойте, вот она! – вынул Петр Степанович из заднегокармана пачку почтовых листиков. – Измялась немножко. Вообразите, как взялтогда у вас, так и пролежала всё время в заднем кармане с носовым платком;забыл.

Кармазинов с жадностию схватил рукопись, бережно осмотрелее, сосчитал листки и с уважением положил покамест подле себя, на особыйстолик, но так, чтоб иметь ее каждый миг на виду.

– Вы, кажется, не так много читаете? – прошипел он, невытерпев.

– Нет, не так много.

– А уж по части русской беллетристики – ничего?

– По части русской беллетристики? Позвольте, я что-то читал…«По пути»… или «В путь»… или «На перепутье», что ли, не помню. Давно читал, летпять. Некогда.

Последовало некоторое молчание.

– Я, как приехал, уверил их всех, что вы чрезвычайно умныйчеловек, и теперь, кажется, все здесь от вас без ума.

– Благодарю вас, – спокойно отозвался Петр Степанович.

Принесли завтрак. Петр Степанович с чрезвычайным аппетитомнабросился на котлетку, мигом съел ее, выпил вино и выхлебнул кофе.

«Этот неуч, – в раздумье оглядывал его искоса Кармазинов,доедая последний кусочек и выпивая последний глоточек, – этот неуч, вероятно,понял сейчас всю колкость моей фразы… да и рукопись, конечно, прочитал сжадностию, а только лжет из видов. Но может быть и то, что не лжет, асовершенно искренно глуп. Гениального человека я люблю несколько глупым. Уж негений ли он какой у них в самом деле, черт его, впрочем, дери».

Он встал с дивана и начал прохаживаться по комнате из угла вугол, для моциону, что исполнял каждый раз после завтрака.