– Ступайте вон от меня, я не хочу сидеть вместе с вами.

– Иду, – даже как-то весело проговорил Петр Степанович,немедленно подымаясь, – одно только слово: Кириллов, кажется, один-одинешенектеперь во флигеле, без служанки?

– Один-одинешенек. Ступайте, я не могу оставаться в одной свами комнате.

«Ну, хорош же ты теперь! – весело обдумывал Петр Степанович,выходя на улицу, – хорош будешь и вечером, а мне именно такого тебя теперьнадо, и лучше желать нельзя, лучше желать нельзя! Сам русский бог помогает!»

VII

Вероятно, он очень много хлопотал в этот день по разнымпобегушкам – и, должно быть, успешно, – что и отозвалось в самодовольномвыражении его физиономии, когда вечером, ровно в шесть часов, он явился кНиколаю Всеволодовичу. Но к тому его не сейчас допустили; с НиколаемВсеволодовичем только что заперся в кабинете Маврикий Николаевич. Это известиемигом его озаботило. Он уселся у самых дверей кабинета, с тем чтобы ждатьвыхода гостя. Разговор был слышен, но слов нельзя было уловить. Визитпродолжался недолго; вскоре послышался шум, раздался чрезвычайно громкий ирезкий голос, вслед за тем отворилась дверь и вышел Маврикий Николаевич ссовершенно бледным лицом. Он не заметил Петра Степановича и быстро прошел мимо.Петр Степанович тотчас же вбежал в кабинет.

Не могу обойти подробного отчета об этом, чрезвычайнократком свидании двух «соперников», – свидании, по-видимому невозможном присложившихся обстоятельствах, но, однако же, состоявшемся.

Произошло это так: Николай Всеволодович дремал в своемкабинете после обеда на кушетке, когда Алексей Егорович доложил о приходенеожиданного гостя. Услышав возвещенное имя, он вскочил даже с места и не хотелверить. Но вскоре улыбка сверкнула на губах его, – улыбка высокомерноготоржества и в то же время какого-то тупого недоверчивого изумления. ВошедшийМаврикий Николаевич, кажется, был поражен выражением этой улыбки, по крайнеймере вдруг приостановился среди комнаты, как бы не решаясь: идти ли дальше иливоротиться? Хозяин тотчас же успел изменить свое лицо и с видом серьезногонедоумения шагнул ему навстречу. Тот не взял протянутой ему руки, неловкопридвинул стул и, не сказав ни слова, сел еще прежде хозяина, не дождавшисьприглашения. Николай Всеволодович уселся наискось на кушетке и, всматриваясь вМаврикия Николаевича, молчал и ждал.

– Если можете, то женитесь на Лизавете Николаевне, – подарилвдруг Маврикий Николаевич, и, что было всего любопытнее, никак нельзя былоузнать по интонации голоса, что это такое: просьба, рекомендация, уступка илиприказание.

Николай Всеволодович продолжал молчать; но гость, очевидно,сказал уже всё, для чего пришел, и глядел в упор, ожидая ответа.

– Если не ошибаюсь (впрочем, это слишком верно), ЛизаветаНиколаевна уже обручена с вами, – проговорил наконец Ставрогин.

– Помолвлена и обручилась, – твердо и ясно подтвердилМаврикий Николаевич.

– Вы… поссорились?.. Извините меня, Маврикий Николаевич.

– Нет, она меня «любит и уважает», ее слова. Ее словадрагоценнее всего.

– В этом нет сомнения.

– Но знайте, что если она будет стоять у самого налоя подвенцом, а вы ее кликнете, то она бросит меня и всех и пойдет к вам.

– Из-под венца?

– И после венца.

– Не ошибаетесь ли?

– Нет. Из-под беспрерывной к вам ненависти, искренней исамой полной, каждое мгновение сверкает любовь и… безумие… самая искренняя ибезмерная любовь и – безумие! Напротив, из-за любви, которую она ко мнечувствует, тоже искренно, каждое мгновение сверкает ненависть, – самая великая!Я бы никогда не мог вообразить прежде все эти… метаморфозы.

– Но я удивляюсь, как могли вы, однако, прийти и располагатьрукой Лизаветы Николаевны? Имеете ли вы на то право? Или она вас уполномочила?

Маврикий Николаевич нахмурился и на минуту потупил голову.

– Ведь это только одни слова с вашей стороны, – проговорилон вдруг, – мстительные и торжествующие слова: я уверен, вы понимаетенедосказанное в строках, и неужели есть тут место мелкому тщеславию? Мало вамудовлетворения? Неужели надо размазывать, ставить точки над i. Извольте, япоставлю точки, если вам так нужно мое унижение: права я не имею, полномочиеневозможно; Лизавета Николаевна ни о чем не знает, а жених ее потерял последнийум и достоин сумасшедшего дома, и в довершение сам приходит вам об этомрапортовать. На всем свете только вы одни можете сделать ее счастливою, итолько я один – несчастною. Вы ее оспариваете, вы ее преследуете, но, не знаюпочему, не женитесь. Если это любовная ссора, бывшая за границей, и, чтобыпресечь ее, надо принести меня в жертву, – приносите. Она слишком несчастна, ия не могу того вынести. Мои слова не позволение, не предписание, а потому исамолюбию вашему нет оскорбления. Если бы вы хотели взять мое место у налоя, томогли это сделать безо всякого позволения с моей стороны, и мне, конечно,нечего было приходить к вам с безумием. Тем более что и свадьба наша послетеперешнего моего шага уже никак невозможна. Не могу же я вести ее к алтарюподлецом? То, что я делаю здесь, и то, что я предаю ее вам, может быть,непримиримейшему ее врагу, на мой взгляд, такая подлость, которую я,разумеется, не перенесу никогда.

– Застрелитесь, когда нас будут венчать?

– Нет, позже гораздо. К чему марать моею кровью ее брачнуюодежду. Может, я и совсем не застрелюсь, ни теперь, ни позже.

– Говоря так, желаете, вероятно, меня успокоить?

– Вас? Один лишний брызг крови что для вас может значить?

Он побледнел, и глаза его засверкали. Последовало минутноемолчание.

– Извините меня за предложенные вам вопросы, – начал вновьСтаврогин, – некоторые из них я не имел никакого права вам предлагать, но наодин из них я имею, кажется, полное право: скажите мне, какие данные заставиливас заключить о моих чувствах к Лизавете Николаевне? Я разумею о той степениэтих чувств, уверенность в которой позволила вам прийти ко мне и… рискнуть такимпредложением.

– Как? – даже вздрогнул немного Маврикий Николаевич, – развевы не домогались? Не домогаетесь и не хотите домогаться?

– Вообще о чувствах моих к той или другой женщине я не могуговорить вслух третьему лицу, да и кому бы то ни было, кроме той одной женщины.Извините, такова уж странность организма. Но взамен того я скажу вам всюостальную правду: я женат, и жениться или «домогаться» мне уже невозможно.

Маврикий Николаевич был до того изумлен, что отшатнулся наспинку кресла и некоторое время смотрел неподвижно на лицо Ставрогина.

– Представьте, я никак этого не подумал, – пробормотал он, –вы сказали тогда, в то утро, что не женаты… я так и поверил, что не женаты…