Пора бы мне уже и выйти.

— Я здесь только сплю, — говорит вдруг, и я замираю на пороге. — И то не всегда.

— Понятно.

— В основном внизу. Спал внизу. Диван Ярослав тоже скоро заберет.

— А отец против не будет?

То ли фыркает, то ли усмехается:

— Не будет. — Сбрасывает на пол мокрую рубашку и стягивает через голову футболку, когда я понимаю, что все еще не вышла из комнаты, все еще стою на пороге и провожаю каждое движение Макса завороженным взглядом. Боже, я смотрю, как он раздевается. Смотрю на обнаженную спину, на гладкие мышцы, перекатывающиеся под влажной кожей от его движений…

Вдруг оборачивается, а я отворачиваюсь — как по лучшему сценарию самых неловких ситуаций в мире.

— Я… я… — не могу договорить и просто вылетаю из спальной в коридор.

— Я не стесняюсь, — приглушенный смех в ответ.

А я — да.

Делаю глубокий вдох и для чего-то щипаю себя за руку.

— Зачем ты привез меня к себе? — считаю, что перевести тему — лучшее, что могу.

Слышу, как гремит пряжка ремня, а я зажмуриваюсь до белых пятен перед глазами, потому что фантазия уже вовсю рисует в голове Яроцкого в одних боксерах.

— Не знаю. Просто мне нравится, когда ты здесь, — отвечает.

— Я здесь всего второй раз.

— Знаю. И мне нравится это. — Показывается из двери, упирается рукой в косяк, кусает нижнюю губу и пристально смотрит мне в лицо, пока я лопатками вжимаюсь в стену и слушаю, как с каждой секундой учащается мое сердцебиение.

— Я переоделся, — бровями дергает.

— Хорошо. Отвезешь меня домой? Или…

— Лиза, — приближается на шаг и будто с виной смотрит, — ты все еще меня боишься?

— Я никогда тебя не боялась, — почему-то лишь шептать в ответ получается. Будто стены подслушивать могут.

— Тогда что?.. Что мне сделать, чтобы ты верила мне?

— Я верю тебе.

— Неправда.

Может быть. Я не могу верить ему до конца. Только не сейчас — когда все настолько запутано.

Я даже самой себе не верю.

— Что случилось с твоей мамой? — шепчу еще тише. — Почему они о ней так говорят?

— Тебя это пугает?

— Возможно…

Вздыхает, опуская плечи.

— …то, что они говорят так о твоей маме.

И будто другими глазами на меня смотрит. Искрится в них что-то такое теплое, родное… опять обнять хочется, уткнуться носом в грудь и не отпускать его долго-долго.

Нежно касается ладонью моей щеки, и большим пальцем плавно поглаживает скулу.

— Я говорил тебе, что иногда от любви люди сходят с ума?

Дрожать начинаю. Просто от его голоса.

— С моей мамой так и произошло. Через несколько месяцев после похорон Костика, отец запер маму в психушке. Лучшего решения не нашел.

А я не нахожу слов, чтобы ответить. Не просто говорить сложно — дышать сложно.

— Она любила его до безрассудства. Отец — единственный, кого она любила, о ком думала, о ком переживала… — Макс горько усмехается. — А он изменял ей. Долго изменял. А она все больше подсаживалась на алкоголь, угрожала ему. Несколько раз пыталась покончить с собой…

— Я… мне… мне так жаль, — осторожно кладу ладонь ему на грудь и чувствую как быстро бьется его сердце.

— Все нормально, — болезненно улыбается, накрывая мою ладонь своей.

— Как она сейчас?

Фыркает:

— Недавно сбежать пыталась, вот слухи и поползи. Видимо отец забыл кому-то приплатить в этом месяце. Лиза… не смотри так, будто это ты в этом виновата.

А дальше… что-то во мне щелкает, что-то делает смелее, что-то будто в спину толкает, и вот я уже обнимаю Яроцкого. Обвиваюсь руками вокруг его шеи, прижимаюсь к груди и вдыхаю запах дождя, которым он пахнет.

Не сразу, будто с трудом понимая, что я только что сделала, Макс обнимает меня в ответ и еще крепче прижимает к себе.

— Ты ведь не жалеешь меня? — надломлено шепчет.

— Нет. — Возможно, это не совсем правда. Но то, что я испытываю к Максу не просто жалость, это нечто большее, нечто заставляющее понять его, сопереживать ему.

— Тогда почему вдруг обняла? — чувствую, как вздрагивает от тихого смешка, и я еще крепче обнимаю его в ответ.

Разве слова здесь нужны?..

— Это так неправильно… — шепотом скользит по коже. — Всего этого не должно было быть, но я не могу… Лиза, я не могу бежать от тебя. Пошло все к черту, просто будь со мной. Пусть все они катятся, просто… будь со мной.

Поцелуй… соленый и самый прекрасный на свете. Я не знаю, чьи это слезы: мои, или Макса на наших губах… Не знаю, плачу или нет, не знаю, даже в какой момент сама его поцеловала. Но это был один из самых правильных поступков в моей жизни. Чтобы ни случилось, знаю, что никогда о нем не пожалею.

Зарываться пальцами в мокрые от дождя волосы и чувствовать их прохладу, когда внутри все горит. Повторять движения его губ, его языка… увереннее, решительнее. Прижиматься к его телу, ощущать жар, который от него исходит, полной грудью вдыхать его аромат, изучать рот, таять от прикосновений, от слов, услышанных двумя минутами ранее, и понимать, что об этом мечтала, этого ждала. Чтобы все было именно так, чтобы от чувств хотелось взлететь, чтобы от каждого его взгляда, от каждого слова, от каждого прикосновения хотелось мурлыкать, прижаться к нему щекой и показать, каким счастливым он меня делает.

Это вымученное счастье, с горьким привкусом, недолговечное. Но оно мое. Только мое, и я ни с кем не стану его делить.

"Пусть все они катятся…"

Макс тяжело дышит, задевая мою грудь своей и, не отрываясь от моих губ, мягко толкает к стене. Кружит языком у меня во рту, скользит по кончикам зубов и осторожно покусывает за губу…

Такого со мной еще не было. Будто земля уходит из-под ног, голова кружится, как никогда сильно, от ощущения полета, от эйфории… Дыхание учащается с каждой секундой, становится громким и отрывистым. Мне не хватает воздуха. Нам не хватает воздуха.

Отстраняюсь от его губ лишь на секунду, но Максу воздух будто и не нужен, он продолжает меня целовать. Нежно губами по линии челюсти, выше — к уху, касается языком мочки и наверняка чувствует, как сильно я вздрагиваю, даже пугаюсь собственных ощущений. Это страсть? Она самая? Жгучая потребность всецело отдать себя ему — тому самому, единственному. Стать его, подарить себя ему…

Боже… Сумасшествие.

Оставляя влажную дорожку на моей шее, скользит губами вниз, поддевает пальцами ворот пальто и целует меня в ключицу… Так нежно, так осторожно, будто я могу разбиться в его руках от любого резкого движения.