Ай Мин хотелось, чтобы рука Ивэнь никогда не отпускала ее талию. Быть может, если у Китая был шанс стать лучше, ей и не будет больше хотеться сбежать за границу.

На улицах гремело празднество. Автобус Лин въехал на Третью кольцевую дорогу — и остановился перед потоком велосипедов и толп. Лин сошла с него словно бы в другой город. Даже тут, в нескольких километрах от площади Тяньаньмэнь, она слышала, как скандируют лозунги. Люди что-то объясняли — но понять ничего было нельзя. «Студенческая демонстрация прорвала оцепление из трех тысяч милиционеров…» «Площадь оцепили, поэтому они все на Чанъаньцзе…» «Они всего-то петицию принесли, а наши власти их контрреволюционерами объявили! Позор!» «Радуйтесь, пока можете. Нет такого цветка, чтобы цвел сто дней…» Красные обрывки знамен цеплялись за деревья точно так же, как всего две недели назад устилали бульвары траурные хризантемы.

Придя домой, Лин скинула туфли, подошла к обеденному столу и повесила сумочку на спинку стула. В квартире было тихо. Она постучала к Ай Мин и, не получив ответа, заглянула к ней в комнату. Воробушек что-то писал. Когда он поднял глаза, впечатление было такое, словно он не понимает, где находится.

Лин глубоко вдохнула. В комнате разило спиртным.

— Ай Мин пошла на площадь?

— Когда я вернулся, ее уже не было.

Он прикрыл рукой лежавший перед ним лист бумаги.

На улицах шум стал громче, рассеялся и снова нахлынул — точно взрыв.

— Сегодня вечером, кажется, весь город вышел на улицы. Кроме тебя, милый Воробушек.

Она подошла поближе и внимательно взглянула мужу в лицо. Тот был кошмарно бледен.

— Что случилось? — спросила она. — Ты волнуешься за протестующих? Не арестуют же они весь город. Не смогут.

Он не мог посмотреть ей в глаза.

— Чего хотят студенты?

— Не уверена, что теперь они сами это знают. Правительство обвинило их в подстрекательстве к хаосу. Их сравнили с хунвейбинами, а студенты так не считают. Никто так не считает.

Воробушек поднялся.

— Они понятия не имеют, как рискуют, — сказал он.

И пошел к двери, точно в этой комнате для него стало слишком людно. Лин вышла следом. Перевернутый лист бумаги остался на месте.

— Но что, если… — произнесла она, идя за Воробушком на кухню. Вдруг выбившись из сил, Лин села за стол. — Эти студенты, они же и против нас бунтуют. Я имею в виду, против нашего поколения.

Воробушек промолчал.

Когда они вообще в последний раз честно говорили, задумалась она. Неужели прошли месяцы, а то и годы, с тех пор как они друг другу доверялись?

— Мы позволяем партии определять нашу работу, судьбы, дома, образование наших детей. Мы подчинились, потому что…

— Мы думали, что из этого может выйти что-то хорошее.

— Но в какой момент мы перестали в это верить? Вот я — пишу тексты для радио и благодарна за эту работу. Моя жизнь — это гора бумаг и море заседаний. — Она рассмеялась, но от собственного смеха ей стало не по себе. — А молодежь, в отличие от нас, в буквальном смысле ничего не помнит. Без памяти — они свободны.

— Да, — произнес он.

— Воробушек, я думала о своей жизни. Не о прошлом, а о будущем. А ты никогда о своей не думаешь?

— Конечно, думаю, но тут, в Пекине… Порой я представляю себе, что я… Но мы…

Ай Мин, ликуя, влетела в квартиру. Лин краем глаза заметила, как по переулку промчалась еще одна девушка — вспышка неонового цвета. Это была неуправляемая соседская дочка, Ивэнь.

Воробушек повернулся к двери.

— Ты где была?

— На площади, естественно! Видели бы вы это, все люди…

Он принялся ее бранить. Ай Мин уставилась на отца как на незнакомца.

— И как мне тебя защитить? — орал он. — Как?

Он выпил явно больше, чем сперва показалось Лин. Она встала из-за стола и подошла к мужу. Воробушек не унимался:

— Правительство право. Вы такие же, как хунвейбины! Думаете, что все знаете, думаете, что можете всех судить, думаете, вы единственные, кто любит эту страну. Думаете, что можете все за день, за секунду перевернуть!

— Воробушек, — сказала Лин.

— Они все у нас украли, — произнес, оборачиваясь к ней, Воробушек. — Но почему мы им это позволили? Почему мы сдались? Теперь я все вспомнил. Мои братья. Я не смог… Чжу Ли. Я должен был им помочь, но не помог. Почему мы вышвырнули прочь все, что было для нас значимо?

У Лин рвалось сердце. Она никогда еще не видела, чтобы Воробушек сломался, забыла и думать, что с ним может такое случиться. Словно кто-то перерезал в нем ту единственную проволочку, на которой все и держалось.

— Воробушек, отпусти это.

— Как?

— Ай Мин, — сказала Лин, желая защитить дочь. — Иди к себе в комнату.

Ай Мин, обливаясь слезами, повиновалась.

— Как мне это забыть? — В лице Воробушка не было ни кровинки. Он смотрел на Лин так, словно та всегда знала ответ. — Если я забуду, то что останется? Ничего.

Ей хотелось только прилечь, закрыть глаза и отдохнуть, но нужно было убраться из этой комнаты, прочь от притворства этого дома. Лин сняла со стула сумочку. Стены давили на нее, и она не могла толком дышать, когда думала обо всем, чем пожертвовала ради своей семьи — но прежде всего ради партии. Она вновь взглянула на мужа, закрывшего лицо руками.

— Разве не видишь? — спросила она. — Времена меняются.

Он не ответил.

— Живи свою жизнь, Воробушек. Это лучшее, что мы оба можем сделать для нашей дочери.

Она вышла за дверь, через переулок — и на улицу.

Когда Воробушек проснулся, в комнате — и в городе — было тихо. Он вылез из кровати, зажег лампу и вытащил из тайника письмо. На кухонном столе сияла белизной бумага.

Даже если бы я мог уехать

Я был доволен своей жизнью

Тьма ночного неба сгущалась. Ему хотелось очутиться за роялем — сидеть, прямо сейчас, в темноте репетиционной. Музыка для него всегда была способом поразмыслить. Он отпихнул от себя листы. Воробушек и подумать не мог, чтобы бросить дочь. Ай Мин так похожа на Чжу Ли. Были ли они одинаковы из-за него? Вдруг он не сумел дать дочери то пространство, в котором она нуждалась? За восемнадцать лет жизни Ай Мин он никогда еще с ней не расставался, ни на день. Он прикрыл письмо руками и пожурил себя за мрачные мысли. Если бы он смог смахнуть с себя всю эту мрачность, что наверняка была не более чем своего рода пылью его прошлых жизней, он был бы лучшим отцом и любящим мужем. Уверенность и доброта Лин всегда его поддерживали. Он не имел никакого права скорбеть. Сосед слушал радио, Воробушек различал ровный гул станции — но не слова. Началась музыка, эхом разносясь по переулку, но эту музыку он не узнавал — она была родом из незнакомой ему эпохи, музыка, написанная в настоящем.