Ред с Агнес вернулись с острова Каталины, где провели медовый месяц, и в жизни хромого жокея начался период, который он позже назовет «долгий трудный путь»{505}. Ред приходил в конюшню, надевал на Сухаря чомбур и уводил его на луга, хотя прогулки на костылях доставляли ему немало боли. Сухарь хромал рядом. «Мы были с ним старыми калеками, – говорил Ред, – вышедшими в тираж, никому не нужными{506}. Но почему-то мы оба верили, что еще вернемся в строй». Друзья Ховарда стояли на вершине холма, наблюдая за ними, качали головами и вздыхали. Печальная картина: атлеты, чьи тела утратили былую силу и мощь. Приехал Сонни Гринберг. Он осмотрел ногу Сухаря и пришел к заключению, что эта лошадь уже не вернется на трек.

Сначала Поллард был слишком слаб, чтобы много ходить, но постепенно становился крепче и выносливее. День за днем Поллард и Сухарь проводили время, гуляя по лугам. Когда Поллард уставал, то приводил коня назад и сдавал на попечение нового конюха, Гарри Брэдшоу. Брэдшоу был легендой ипподрома. Он как никто умел ухаживать за захромавшими лошадьми. Однажды один коннозаводчик решил купить элитную лошадь, находившуюся на попечении Брэдшоу, но только при условии, что этот конюх перейдет в его ведение вместе с ней. Смит приложил немало усилий, чтобы уговорить его приехать на ферму, и оставил конюху детальнейшие инструкции, как заботиться о травмированном коне. Брэдшоу очень серьезно отнесся к своим обязанностям и проводил на конюшне дни и ночи, выхаживая больную ногу Сухаря.

У Реда и Агнес началась супружеская жизнь. Ред учил жену водить машину по дорогам, обрамленным секвойями. Он приводил ее в конюшню, подсаживал в седло и смотрел, как она ездит верхом. Для Агнес каждый момент был словно украден у смерти. Ред был очень слабым, и молодая жена боялась, что его жизни все еще угрожает опасность. Она узнала, что муж уже довольно давно страдает алкоголизмом, узнала и о том, как он истязал себя, чтобы сбросить вес. Конный спорт превратил его в калеку и алкоголика. И вот теперь он собирался снова вернуться в седло.

Медленно и мучительно, но конь и его наездник постепенно выздоравливали{507}. Поллард вскоре оставил костыли и начал опираться на палку. Он носил тяжелые башмаки, чтобы укрепить ослабевшие мышцы, но кости его ног были настолько хрупкими, что приходилось надевать обшитые мехом металлические шины, чтобы избежать искривления. Сухарь перестал хромать при ходьбе. Ховард стал приходить по утрам в конюшню вместе с Поллардом, и однажды, когда стало совсем уж невмоготу, они взяли ковбойское седло и оседлали Сухаря. Ховард аккуратно поднял Полларда и посадил в седло. Рыжий был слишком слаб, чтобы управлять скакуном, поэтому Ховард вскочил на пегую лошадь по кличке Тик-Так, взял Сухаря за повод и провел по лугу. С каждым днем продолжительность и скорость прогулки увеличивались. Вскоре у Ховарда появился небольшой трек протяженностью в три восьмых мили, 600 метров, проложенный на ровном участке долины, и он стал выводить Сухаря с Поллардом на длительные неспешные прогулки.

Настроение Сухаря значительно улучшилось. С первых часов жизни он понял, как нужно бегать, и с тех пор скорость была главным мерилом в его жизни. Он знал, для чего существует скаковая дорожка и что она предназначена отнюдь не для ходьбы. Сухарю отчаянно хотелось скакать. Конь носился кругами, словно оборванный провод на ветру, напряженно ожидая сигнала и словно умоляя Полларда дать ему волю. Ховард, когда выравнивал на лугу свой трек, оставил внутри скакового круга заросшую кустарником лощину, и однажды утром всадники спугнули прятавшихся там оленей. Животные, бросившись к холмам, пронеслись мимо Сухаря. «Бог ты мой! – позже вспоминал Ховард. – Едва заметив их, он решил, что начался забег!» Сухарь дернул поводья и понесся за оленями, в точности копируя их скачки. Полларду кое-как удавалось держаться в седле. Ховард не выпустил чомбур из рук, и они вдвоем смогли остановить Сухаря{508}.

А в это время Смит, который находился несколькими милями южнее, грелся на солнце у конюшни на ипподроме Голливуд-парк. Он задумчиво смотрел на Каяка, высунувшего голову над низкой дверцей стойла и обозревавшего противоположную прямую. Это был очень трудный сезон. Сначала разрыв связок у Сухаря. Потом Каяк получил травму в нелепом происшествии, когда ветер погнал обрывок бумаги через скаковую дорожку и конь, испугавшись, понес. Он неудачно оступился, сильно порезался и какое-то время не мог тренироваться. После длительного периода выздоровления жеребец снова начал принимать участие в скачках, но опять получил травму. Смиту оставалось только надеяться, что Сухарь сможет вернуться на трек, но надежда была слабой.

Смит вновь уставился на Каяка. К тренеру подошел какой-то репортер. «Вот было бы здорово, если бы Сухарь мог снова бегать!» Смит выпрямился на стуле. «Я так понимаю, – заметил он резким тоном, – вы думаете, что он не вернется?» Репортер смутился и забормотал что-то о том, что лошади редко возвращаются на трек после подобных травм, и такие возвращения, как правило, успеха не приносят. Смит встал. «Он вернется и утрет нос всем, кто сомневается»{509}.

Смиту вдруг стало неудобно за свою горячность. Он взял себя в руки и улыбнулся репортеру. А Каяк все стоял и смотрел на трек.

Поллард кое-чему научился у Смита и с осторожностью принялся восстанавливать Сухаря. К началу лета простую ходьбу сменил легкий галоп – сначала всего одну милю, потом две, три… Сухарь по-прежнему пытался мчаться во весь опор, но Поллард не уступал. Повороты на их маленьком треке были слишком крутыми, а связки на ноге лошади еще не до конца окрепли. Каждое утро, когда Ховард выходил из конюшни, у него все внутри сжималось от страха: а вдруг они допустят ошибку и снова покалечат Сухаря? Но лошадь становилась все сильнее и выносливее. В Риджвуде начинали верить, что Ховард и Смит окажутся правы: Сухарь сможет вернуться на скачки. И если за пределами ранчо все считали такую идею абсурдной, то в Риджвуде она казалась вполне разумной.

Все принялись за работу. Брэдшоу принялся укутывать Сухаря в подбитые мехом попоны. Они взвешивали его каждую неделю. Когда выяснилось, что помощник конюха тайком таскает Сухарю морковку, Поллард вилами отогнал его от стойла, а потом беднягу и вовсе уволили. Сухарь днями и ночами недовольно бил копытами и шумно выпрашивал еду. Его жалобное ржание эхом отражалось от стен и крыши конюшни и действовало всем на нервы, но никто не сдавался. «Все обитатели ранчо сосредоточились на одной общей задаче, – говорил Ховард{510}. – Даже свиньи перестали хрюкать на него, и куры убирались с его дороги».