Но радость была недолгой. Под вечер Смит пошел в секретариат, чтобы узнать о весовой нагрузке на гандикап Санта-Аниты, и не поверил собственным глазам: несмотря на почти год простоя, Сухарю назначили нагрузку в 59 килограммов, Каяку – 58,6 килограмма. Пробежав глазами список, Смит увидел, что всем остальным лошадям назначили не более 51,7 килограмма. Смит взорвался, как петарда. Он ворвался в офис и начал кричать о безответственности гандикапера. Собравшиеся работники ипподрома изумленно уставились на него. В полной тишине Том выдал речь продолжительностью в пять минут. Спустив пар, он взял себя в руки и гордо удалился.

«Ну и ладно, – проворчал Смит. – Мы все равно займем первое и второе места»{517}.

1940 год принес с собой тяжелые черные облака. Снег заботливо укутал каждую вершину Сан-Габриэль, но у подножия гор, на ипподроме были только дождь и раскисшая скользкая грязь. Смит запер Сухаря в конюшне, ожидая, пока погода улучшится, однако изменений все не было. Дождь лил день за днем. Снова и снова Смит откладывал тренировки Сухаря. Он проводил с воспитанником каждую свободную минуту, даже спал в конюшне, наблюдал, как конь ест, лично накладывал ему повязки на ноги, но не выпускал жеребца на тренировки. Напряжение нарастало. Сухарь был заявлен на участие в нескольких соревнованиях, и каждый раз его приходилось снимать. Толпы зрителей выражали негодование, пресса постоянно отпускала шпильки по поводу Смита и Ховарда. «Если Сухаря снова снимут с соревнований, – писал один из репортеров, – мы сможем увидеть его только на портретах». Работников конюшни охватила паника. Каяк потерпел сокрушительное поражение в своей первой скачке в 1940 году. Ни одной лошади Ховарда не удавалось победить.

Хотя Сухарь и был заперт в конюшне, вынужденный простой не повлиял на его популярность. Его имя по-прежнему было у всех на устах. Фанаты толпами шли в кинотеатр Пасадены, чтобы посмотреть «Жизнь Сухаря» – компиляцию документальных кадров о знаменитом скакуне. Этот фильм обошел по кассовым сборам даже всеми ожидаемый фильм Джимми Стюарта. Стильные дамские шляпки под названием «Сухарь» с вуалью-сеточкой стали последним писком моды в магазинах на Пятой авеню на Манхэттене. Шляпки стали первыми в линии продукции с его логотипом: игрушки, корзины для бумаг, два сорта апельсинов. Многие предприятия, от отелей до прачечных и юмористических журналов, использовали изображение жеребца в своей рекламе. Конь даже стал героем салонной настольной игры – одной из девяти, посвященных ему.

Когда в декабре Поллард, опираясь на палку, появился в дверях жокейской на ипподроме Санта-Аниты, там поднялся настоящий ажиотаж. Как раз перед началом сезона Томми Лютер, старый приятель Полларда, сидел в гольф-клубе Санта-Аниты вместе с несколькими другими жокеями, и они заговорили об огромном количестве жокеев, таких как Поллард, которые вынуждены были оставить работу из-за травм. Лютер так и не смог забыть смерть бедняги Сэнди Грэма, упавшего с лошади, на которой должен был скакать сам Лютер. Ему и пришла в голову идея предложить каждому жокею вносить по 10 центов после каждого забега плюс 20 долларов раз в год в общий фонд помощи жокеям, получившим травмы. Пять жокеев одобрили эту идею, а также договорились снова встретиться в гольф-клубе и привести с собой по паре коллег.

На следующее утро, когда Лютер пришел за своей лицензией жокея для зимней серии скачек, старый Пинк Уискерс и судья Кристофер Фитцджеральд вызвали его и принялись распрашивать о встрече. Лютер объяснил им смысл идеи с фондом. Пинк Уискерс обвинил его в попытке организовать профсоюз. Лютер отрицал это. Пинк Уискерс тут же на целый год запретил ему принимать участие в скачках из-за «вызывающего и угрожающего поведения»{518}. Этот запрет распространился на территорию всей страны.

Лютер отказался идти на попятную. Он сплотил вокруг себя жокеев, и каждую неделю наездники собирались в гольф-клубе. Вульф тоже был там, а также Спек Ричардсон и Гарри Ричардс. Но Поллард отказался присоединиться{519}. Хотя он как никто другой из жокейской братии нуждался в создании такого фонда. Два раза он чудом избежал смерти во время несчастных случаев на скачках и лежал в больницах долгие месяцы. Эти травмы полностью разорили его и оставили калекой. Теперь Поллард настойчиво пытался вернуться в седло, пусть даже рискуя остаться прикованным навсегда к постели, потому что не имел за душой ни цента, а вскоре ему предстояло стать отцом. Казалось бы, он должен был стать лицом создаваемого жокейского фонда.

Но Ред мог думать только о Чарльзе и Марселе Ховард. Все попытки жокеев создать фонд рассматривались как формирование профсоюза, направленного против судей, владельцев и тренеров. И Поллард опасался, что может обидеть Ховардов, если пойдет в гольф-клуб. К разочарованию коллег, он остался в стороне.

Для Полларда этот сезон стал невероятно напряженным и полным унижений. Еще до приезда в Санта-Аниту он попытался вернуться в профессию на ипподроме Танфоран. Сначала он нашел нескольких тренеров, которые поверили в него. Результат был катастрофическим. Поллард, превозмогая боль, участвовал в забегах на двух разных лошадях, но выглядел очень слабым, и все, включая газетчиков, это заметили. К тому же он не выиграл ни одной скачки.

Он прибыл в Санта-Аниту с твердым убеждением, что на этот раз у него все получится. Ямми, по-прежнему преданный Полларду, приехал к нему и пообещал найти для жокея заказы{520}. Ред и Агнес поселились в небольшом съемном домике недалеко от ипподрома. Поллард рано ложился спать, вставал до рассвета и шел на трек. Но все его заверения в том, что он готов приступить к работе, были встречены неловким молчанием. Все знали, что произошло в Танфоране. Ямми рыскал по ипподрому в поисках тренера, который готов был посадить Кугуара на свою лошадь, но безуспешно. Все тренеры считали, что с Поллардом покончено, и ни один не хотел брать на себя ответственность за то, что он может превратиться в полного инвалида.

Но самым большим разочарованием стал Ховард. Поллард, даже когда был на вершине славы с Сухарем, никогда не связывал себя контрактом ни с одной крупной конюшней, так что Ховард был его единственной реальной надеждой. Смит хотел, чтобы Поллард скакал на его лошади на стотысячнике. Ховард тоже хотел, чтобы мечта рыжего жокея осуществилась, но и его, и Марселу приводила в ужас мысль, какую цену парень может заплатить за эту мечту. Ховард позволял Полларду скакать на Сухаре легким галопом, но не разрешал садиться в седло на скоростных тренировках. Сначала Ховард не хотел позволять Полларду участвовать в скачках на своих лошадях, но однажды в конце января предложил Полларду участвовать в забеге на одной из его кобыл. Однако трек оказался мокрым, поэтому он снял Реда и назначил другого жокея, справедливо опасаясь, что лошадь может поскользнуться и он повредит еще не до конца зажившую ногу{521}. С того момента имя Полларда больше не произносили, когда объявлялись имена жокеев, участвующих в скачках на лошадях конюшни Ховарда. В спорте, где более всего ценится физическая крепость, это, конечно, было унизительно.