Вскрикнув, она бросилась ему на помощь. Когда глыбавывалилась, они проползли в отверстие, где было сухо и был свежий воздух. Томасостался заталкивать глыбу на место, пусть богатыри спят и дальше, а Яра сперваползком, потом на четвереньках выбралась на свободу.

Над головой было звездное небо, луна светила ярко, и ихглазам, отвыкшим от света, показалось, что светло, как днем. Томас выбралсяследом, упал на камни, тяжело дыша.

— Ну, калика... Все предусмотрел!

— Ты о посохе?

— Ну да. Он сам разве пользовался иначе, чем боевойпалицей?

Она лежали, переводя дыхание, прислушивались к ночнымзвукам. Похоже, они находились в незаселенной местности, но чуткое ухо Томасауловило далекий лай.

— Местные не отыщут ход? — спросила она тихо.

— Надеюсь, — ответил он замученно. — Но детии пастухи лазают везде. Что ты хочешь? Чтобы я, полуживой, приладил камень там,чтобы муравей не пролез? Отыщут их, так отыщут.

Они спали, измученные, когда половина звездного небаозарилась сверкающим сиянием. Яра вскрикнула, едва сквозь веки пробилсятрепещущий свет. Ее руки ухватились за Томаса — она спала, положив голову емуна грудь, — но тряхнуть не решилась. Он спал так крепко, его губы чутьраздвинулись, напухли, он не выглядел могучим рыцарем, а был большим ребенком,который нуждался в защите.

Свет поднялся над деревьями. Медленно в нем проступилаблистающая человеческая фигура. Над головой был нимб, лицо человека рассмотретьне удавалось.

Яра дрожала. В этой фигуре было больше силы, чем во всехчудовищах и богах, которые они встречали раньше. Нимб мерцал нежно, но по всемукраю вспыхивали крохотные дымки. Сгорали ночные жуки и бабочки, что стремилисьна свет.

— Дщерь моя... — раздался тихий ласковый голос.

Яра судорожно кивнула, соглашаясь. Хотя эта исполинскаясветящаяся фигура мало походила на ее погибшего отца. Да и голос был не тот.Отец начал бы с брани, назвал бы коровой, у которой костер почти угас,поинтересовался бы ядовито, что за волосатый мужик лежит под нею и что она сним сделала.

— Я слышу, — ответила она дрожащимголоском. — Говори... глаголь. Ты кто?

— Я — Вечный... Дщерь моя, вы несете чашу, в которойбыла кровь моего сына...

Яра ахнула, торопливо потрясла Томаса. Рыцарь замычал, но непроснулся.

— И что ты желаешь? — спросила Яра помертвевшимигубами.

— Чтобы чаша достигла Британии.

— Но мы туда и несем.

— Но не вам, увы, предначертано принести ее в тесеверные земли.

Яра помертвела.

— Не... нам?

— Да.

— А кто?.. Кому?

— Потомку славного Иосифа Аримафейского. Того самого, вчьем склепе захоронили моего сына. Его семени было предназначено эту чашупринести в Британию.

Яра яростно трясла и теребила Томаса. Тот всхрапывал,отбивался, поворачивался на другой бок, натягивал на голову несуществующееодеяло. Наконец он уловил нечто необычное, вскрикнул:

— Пожар?.. Опять нас к языческим богам?..

Он раскрыл глаза, ахнул, отшатнулся так, что если бы неуперся руками, упал бы на спину. Глаза были круглые, как у совы. Яра сказалаторопливо:

— Он говорит, что чашу должен нести не ты!

Томас испуганно пощупал мешок, перевел дыхание. Голос его сосна был хриплым, но страх уступил место подозрительности:

— Почему?

— Предначертание, — сказал блистающий человек безлица. Голос был грустным и ласковым. — Так надо.

— А почему надо так? — ощетинился Томас.

Он чувствовал страх и благоговение, он был свидетелем чуда,настоящего чуда, христианского, в этом не сомневался, только в христианствеможет быть такой чистый незалапанный свет, но все же отдавать чашу просто такбольно.

— Все было определено, измерено и решено... за многолет... эонов... до этого момента... Можно сказать, до создания самой земли,солнца и звезд, зверей и людей... Ни волосок с головы ребенка, ни перо из крылаптицы, ни блоха с хвоста пса — ничто не падет без моего ведома.

У Томаса волосы встали дыбом.

— Так ты... тот самый?.. Всевышний?

Голос был могучим, рокочущим, в котором чувствоваласьнеслыханная мощь:

— Я, сын мой.

Томас судорожно перевел дыхание. Локтем ощутил теплое телоЯры, она крепко цеплялась за него, дрожала. Ее страх придал ему смелости:

— Но почему я тебя вижу?

Блистающий человек произнес тихо:

— Разве не видел меня Моисей в горящем кусте?.. Развене видели другие?

Томас упрямо тряхнул головой.

— Не видели. Ты без образный бог, язычники тебяназывают из-за этого безобразным, тебя нельзя увидеть и нарисовать. Моисейтолько слышал голос из горящего куста, а я вижу твой облик. Ты не Всевышний!

Голос был негромким, с ласковой насмешкой:

— А кто же?

— Ну, демон какой-нибудь. Может быть, даже сам сэрСатана.

— Почему? Я похож?

— Не знаю. Но Сатану можно увидеть, он зрим, а нашВерховный Сюзерен... он такой... такой...

Томас разводил руками, показывая, каким должен быть, по егомнению, сам Господь Бог. Это было нечто необыкновенное, что невозможно ниувидать, ни описать, не вообразить.

Блистающий человек слегка померк. Возможно, щадил глазарыцаря: тот щурился, закрывался ладонью. Лик незнакомца яснее не стал, он былвесь из блистающего света.

— Ладно, — сказал наконец голос, в нем была грустьи легкая насмешка, — все-таки чашу отнесет потомок Иосифа Аримафейского...Но ты не будешь возражать... Не будешь...

Сияние начало меркнуть. Сперва исчез блеск вокруг еще большепотускневшей огромной фигуры, затем и она быстро таяла, но, странное дело, светне становился темнее, его было только меньше. Наконец и он растворился в ночисовсем.

В полной тьме, даже звезд не видно, послышался дрожащийголосок Яры:

— Это был сам... Бог?

— Вряд ли, — огрызнулся Томас. Его била дрожь, ончувствовал себя маленьким, потерянным, клял себя на все корки, что посмел такразговаривать, возможно, в самом деле с самим Верховным Сюзереном. А ведь он нетолько милосердный, но и карающий. Иначе вряд ли покорил бы полмира, да и какойиз рыцарей захочет подчиняться слюнтяю? Прибьет, как бог черепаху, для такогоздорового это раз плюнуть! Даже если он не сам Господь, а кто-то из его близкихвассалов. — Ты бы спала лучше, а? От тебя одни неприятности.